СТОЛИЦА-САМОЗВАНКА
В 1960-х частичное возвращение Одессе былой славы стало радостным открытием. И одесситы хвастались напропалую – смотрите, сколько знаменитостей подарила Одесса отечественной культуре. С годами стало известно, что не только отечественной. И, помимо законной гордости, одесситы испытывали счастливое изумление. Но изумляться стоило не этому. Изумляет само появление такого города, как Одесса.
Из девяностых ХХ века, изменивших манеру думать и открывших массу новых источников информации, стало ясно, что, когда Одессу называли третьей столицей Российской империи, это было не от избытка патриотизма и не в порыве знаменитого одесского хвастовства. В XIX веке такое определение, оказывается, было общим местом, чем-то само собой разумеющимся. И геополитически, и экономически, и исторически Одесса действительно была столицей. Не просто крупным административным центром, но городом, который самой судьбой был возведен в столичный ранг. Это равносильно чуду. В стране, где време нами регламентировалась даже форма головного убора, явление столицы-самозванки, коронованной на царство не рукой чиновного жреца, а волей истории, – и вправду чудо. Естественно, это нисколько не умаляет необыкновенности Одессы, но лишь подтверждает ее.
Мы, свидетели и подопытные кролики Великого эксперимента по построению искусственного социального строя в одной отдельно взятой стране, с трудом можем поверить, что эксперименты в этой области могут быть удачными. Тем не менее это так. Одесса была экспериментальным городом. Стечение множества обстоятельств способствовало ее появлению. Да, растущая империя искала торговых выходов в Средиземноморье. Да, на заре XIX века многие послабления, сделанные для новорожденного города, диктовались политическими и экономическими интересами. Но за массой реальных факторов необычности города стоит еще, если хотите, для атеистов – счастливый случай, а для верующих – Промысел Божий.
Город – торговый порт, соединяющий Россию с Европой – Францией, Турцией, Грецией, Италией и прочими странами в пределах досягаемости парусного флота, должен был возникнуть. Нужно только было определиться с точкой на карте. В районе предполагаемого строительства были уже города – Николаев, Очаков, Херсон. Была Феодосия. Практически любой из этих объектов подходил для будущей цели. Можно было вкладывать капиталы в расширение одного из этих городов. Нет, государыне-императрице понадобился новый! Который решено было выстроить на месте турецкой крепости Хаджибей, взятой в пылу русско-турецкой войны Иосифом де Рибасом.
Трезвые политики выдвигали массу аргументов против создания порта именно в этой точке. Да, море здесь удобно для навигации и не замерзает круглый год. Но сколько же отрицательных факторов! Поначалу здравомыслящие просто не принимали существования Одессы всерьез. Скорей, как каприз государыни и природы. Как город-игрушку для иностранцев-авантюристов.
Ах, дорого обойдется нам эта скороспелка! – вздыхали люди, не любившие игрушек. Вот придут турки и отберут назад свою крепость и ваши пристройки к ней поломают, – обращались они к пионерам Одессы. – Где вы строите город? Здесь же поблизости ни одной реки. Что ваши горожане будут пить? Привозное вино? Представляем, что вы выстроите с пьяных глаз! Да где это видано – строить город на ровном месте! Здесь же степь да степь кругом. А в степи – разбойники. А с другой стороны кругом море. А в море – пираты. И акулы тоже. Они же кусаются! Да и кто сюда приедет? Первопроходцы? Проходимцы!
К счастью, те, кто задавал подобные вопросы, в Одессе не задерживались. Они отрясали одесскую известняковую пыль от ног своих и отправлялись колесить по более привычным, обустроен ным уже городам и весям, на все лады повторяя историю о горстке безумных авантюристов, затеявших очередную аферу. Их рассказы очень смешили публику – в России и за ее пределами. Отсмеявшись, публика задумывалась, паковала чемоданы и спешила на перекладных волах, парусниках, лошадях во вновь образованный географический пункт. Спешили те, кому нравилась игра. Кто умел рисковать и выигрывать. Кто хотел нагреть руки на государственных поставках или стать собственником земельного участка. Спешили те, кому осточертели бюрократы и чиновники. Кто устал от национальных, религиозных и иных преследований. Спешили те, кому надоели распри, и те, кто хотел отдохнуть от монотонности бытия. Словом, это были очень разные люди. Но все они готовы были поставить на кон свою прежнюю жизнь ради иной, неизвестной, загадочной и совершенно новой.
Нет, жизнь в Одессе позапрошлого века не была раем. Безводье, тяготы строительства (одно строительство гавани можно приравнять к строительству египетских пирамид!), военная угроза со стороны Турции, чума, холера, капризы столичной администрации – трудностей, даже несчастий хватало. Но все это компенсировалось свободой и надеждой. Пять лет без налогов! Земли – сколько сумеешь застроить! Торговать – чем больше, тем лучше! Исповедуй какую угодно религию! Говори на языке, на котором тебе удобней и приятней! Короче, будь человеком!
Где, когда, в какой точке земного шара для человеческого сообщества, для строительства города создавались такие условия? Разве что в Афинах, при Перикле! Так это было давно, да и строй был совершенно рабовладельческий. А здесь, каких-то двести лет назад взялись в сжатые сроки построить капитализм в одном отдельно взятом городе в рабовладельческой стране. И, что поразительно, построили!
Россия XVIII–XIX веков была местом не эмиграции, но иммиграции. Иностранные авантюри-сты слетались сюда на «ловлю счастья и чинов» то ли как бабочки к цветку, то ли как мухи на варенье. Так вот, получилось, что создавать, строить лелеять, пестовать Одессу слетелись одни бабоч ки. И де Рибас с его тремя братьями, и де Ришелье с братьями жены – Рошешуа-рами, и не обремененный родичами де Волан, и просто без «де» граф Ланжерон были людьми энергичными, умными, честолюбивыми и благородными. Своей сверхзадачей полагали оставить след в истории, а не наследить в ней. Говорят, случай свел всех четверых на одном корабле при штурме Измаила. Они тогда, конечно, не знали, да и не могли знать, что их имена сведет навеки воедино сделанный ими город.
Непостижимым образом интересы общественные не вступали здесь в конфликт с интересами частными. Сколько было их – губернаторов и градоначальников – казнокрадов? В этой стране, как бы она ни называлась – империей, союзом, содружеством? То-то же! Правда, поговаривали, что Хозе, он же Иосиф, он же Осип де Рибас тоже нагрел руки на строительстве нового города. Но сказать нечто подобное о герцоге Ришелье не посмел бы даже лютый враг. Вот оно, чудо! Государственный деятель высшего полета, друг императора Александра I, дважды премьер-министр благословенной Франции при короле Людовике XVIII, аристократ-рафине голубейших кровей, бесстрашный воин, умница и просто честный человек, он за одиннадцать лет своего правления вложил в Одессу столько хорошего, что даже Советская власть не смогла это хорошее до конца истребить.
Великий экспериментатор, вскормленный французскими энциклопедистами, этот «герцог с мускулами грузчика» использовал для строительства Одессы все или почти все достижения урбанизма, наработанные человечеством к XIX веку. Город явился миру в фантастически короткий срок. Как будто вырос из-под земли. И вправду – из-под земли. В степи, которая окружала Хаджибей, камня для строительства не было. Значит, пришлось взять его из недр земных – не правда ли, похоже на сказку? Степь вывернули наизнанку – внутри оказался город.
Каков он был, можно судить по тому, что о нем моментально начали писать –
стихами и презренной прозой. Первой, по всем литературным законам,
появилась простецкая песенка в стиле «фолк», констатирующая статус одессита:
А в Одесi добре жити,
На панщину не ходити,
Подушного не платити,
Нi за плугом, нi за
ралом,
Називають мене паном.
Говорят, ее запели еще до
того, как Дюк стал градоначальником. А при нем, в 1806 г., в петербургском
журнале «Лицей» появилась ода «Одесса», подписанная инициалами «П. Ф. Б.»,
где уже на высоколитературном уровне, величаво и торжественно звучит хвала
новорожденному городу:
Где степи лишь одне унылу мысль рождали
И странника где взор предела их не зрел,
Где орды в тишине пустыни пробегали,
И никогда ручей под тенью не шумел;
Где солнце в летний день палящими лучами
Поблеклые поля сжигало и цветы,
Где серны лишь одне меж дикими скалами
Скакали по буграм с высот на высоты,
Там ныне здания огромные явились,
Обилие во всем, и вкус, и красота,
Народы разных вер и стран там водворились.
Где дикие места, где делась пустота?
Недавно где ладья рыбачья чуть плескалась
Свирепых волн вдали у диких берегов,
Где море бурями напрасно волновалось,
И к мореплаванью где не было следов,
Презревши ныне там и бурю и пучину,
Громады носятся на белых парусах;
Прекрасный город им вдруг заменил пустыню.
В пристанище его, в его уже стенах
Не страшны ветры им, и бури все и волны.
Как лес, их мачты там спокойно вознеслись,
Избыток принесли, избытка сами полны,
Плоды всеместно их трудов там разлились.
.....................................................................
Торговля! Ты душа деятельности мира.
Тобой съединены на свете все страны,
Природа без тебя была б пуста и сира,
Сокровища навек в земле погребены.
Да помощью твоей Одесса возрастает,
Да будет так славна, как древний Карфаген.
Друг мира и людей того тебе желает.
О, если б не было кровавых в свете сцен...
За фольклором и эпикой последовал эпистолярный стиль – Шарль Сикар, простой французский негоциант, друг, сподвижник, единомышленник Ришелье, пишет книгу «Письма об Одессе». На французском языке, естественно. Книга, в общем-то, состоит из панегириков одесскому товарообороту и преимуществам местной торговли, но Сикар не отказывает себе в удовольствии спеть дифирамб городу:
«...Окруженный пустыми необработанными степями, город сей... построенный на берегу такого моря, которое почиталось опаснейшим, сделался в столь короткое время самым цветущим городом в Европе».
Не мог остаться в стороне и весьма популярный в начале XIX века жанр – путевые записки. Автором едва ли не первых стал профессиональный и признанный писатель, князь Иван Михайлович Долгорукий. Потомок основателя Москвы был недоволен тем, что какие-то иностранцы, в одночасье построив город, переплюнули его прапрадедушку – Москва-то не сразу строилась! Долгорукий томно заслонялся кружевным платочком от облаков одесской пыли, сетовал на распущенность одесских дам, бесстыдно плещущихся в вол нах Черного моря в закрытых купальных костюмах – от шеи до пят, с длинным рукавом, и в закрытых же купальных каретах, которые завозила в море лошадь. (То еще купанье! – Е. К.) «Славны бубны за горами или путешествие мое кое-куда 1810-го года» – назвал он свою книгу об Одессе. Но это не помешало его признанию: «Не хватает денег на Париж, поеду-ка я в Одес-су». Согласитесь, неплохое сравнение для города, которому от роду всего шестнадцать лет!
Неизвестно, с легкой руки которого из сочинителей – безвестного ли автора фольклорной песенки, таинственного ли «П. Ф. Б.», пылкого ли Сикара или скептического Долгорукого бумагомарателей одолело желание писать об Одессе, но с момента рождения она становится фактом не только истории и географии, но и литературы. А чтобы окончательно закрепить этот факт, в Одессу сослали «пресветлого гения нашего» – Александра Сергеевича Пушкина. И когда появилась в «Путешествии Онегина» одесская глава – «Я жил тогда в Одессе пыльной, там долго ясны небеса, там хлопотливо торг обильный свои подъемлет паруса...», ни у кого уже не было сомнений, что этот город не только не схож ни с одним из городов Российской империи, но попросту чудесен.
Самого
факта пребывания Пушкина в Одессе было довольно, чтобы обессмертить город.
Довольно было бы того, что здесь он влюблялся в Воронцову, Ризнич,
Собаньскую, играл в карты, пил вино, купался в море. Довольно было бы того,
что писал здесь любовные стихи, эпиграммы и первые главы «Онегина». Таково
уж волшебное свойство гения – все, к чему ни прикасается он, становится значимым
и прекрасным. И причастным вечности. Да, Одесса и без того, что Александр
Сергеевич прожил здесь тринадцать месяцев, стала бы славным городом. Но не
настолько. Тень Пушкина, бродящая по одесским мостовым, им воспетым,
вдохновляла потомков. Тень? Вечный свет, посланцем которого он явился на эту
землю. Отблески этого света драгоценными искрами вспыхивают десятилетия
спустя после его смерти. Они рассыпаны везде – в книгах авторов
«Юго-Запада», в шелесте листьев платана на бульваре, в неожиданных
открытиях, навеянных музыкой строк, звучащей в памяти с такого раннего
детства, что, кажется, родился под эту мелодию:
Город новый златоглавый,
Пристань с крепкою
заставой.
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Да это же об Одессе! Это же совершенно одесская картинка! Где он еще такое
мог увидеть? В Финском заливе? На Неве? На Москве-реке? В Крыму? Нет, здесь
и только здесь! Это одесские впечатления поэта читала мама дитяти,
канючащему: хочу сказку, читай еще! Стоит только сравнить с «Путешествием
Онегина»:
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с
корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь
я...
Стоит продолжить сравнение.
Чем вы гости торг ведете
И куда теперь плывете?
Какие новые товары
Вступили нынче в
карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
Ладно ль за морем иль
худо?
И какое в свете чудо?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
«Сказка о царе Салтане» написана в августе 1831 г. Годом раньше поэт заканчивает «Путешествия Онегина» – казалось бы, последний стихотворный привет «благословенным краям». Но вот фраза об Одессе из записок П. Сумарокова, изданных в 1800 г.: «город, как некое чудо, вышедшее из земли, явился в том самом состоянии, в каковом мы ныне его видим».
А вот снова «Сказка о царе Салтане»:
В свете ж вот какое чудо:
В море остров был крутой,
Не привальный, не жилой;
Он лежал пустой равниной;
Рос на нем дубок единый;
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами...
Так что Одесса в пушкинских стихах просвечивает и после того, как были написаны главы онегинского путешествия. Тем паче, что в предодесском Хаджибее росло единственное грушевое дерево. А на острове князя Гвидона – «дубок единый». Конечно, дубок сказочнее груши. Но хотя Одесса, юная Одесса была вполне реальна, часто происходящее здесь казалось похожим на сказку. Даже препятствия к благоустройству города оборачивались неожиданной романтикой.
Люди, живущие в Одессе, говорят на разных языках? Пусть же явится здесь антипод Вавилонской башни – театр. Ничто так не объединяет, как искусство – язык музыки понятен любому. И в тринадцатилетнем городе выступают лучшие театральные труппы Европы. Город нечем мостить? Вместо балласта корабли, идущие в одесский порт, загружаются застывшей лавой итальянских вулканов. И вот уже, не выходя из Одессы, можно гулять по лаве Этны, уложенной лучшими мостовщиками Европы – итальянскими мастерами.
«Итальянцев здесь так много, что они даже мостят дороги», – удивится Константин Батюшков. Пригороды бедней пышного центра? Для них будут сделаны типовые проекты. Скромненькие, одноэтажненькие. Только будут они сделаны по тому же закону золотого сечения, по которому строятся пышные дворцы центра города, и теми же архитекторами – Боффо, Ториччели, Скудиери... Не хватает питьевой воды? В Одессе будет создан первый в российской империи водопровод, предназначенный не для развлечения, как Петергофские каскады, а для бытовых нужд «одессян».
Вообще словосочетание «первый в Российской империи» для Одессы закономерно – первая станция скорой помощи, первое фотоателье, первая футбольная команда, первый авиаклуб. Да уж, воистину, как утверждал лирический герой Иосифа Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря». Особенно если этой провинции даровано право беспошлинной торговли, «порто-франко», о котором хлопотал перед императором герцог Ришелье, которое было введено при графе Ланжероне и которое дало роскошные плоды при князе Воронцове.
Впрочем, Одесса отродясь себя провинцией не считала. И Владимир Высоцкий точно сформулировал, почему именно: «Ведь отсюда много ближе до Берлина и Парижа, чем от даже самого Санкт-Петербурга».
Одесский цензор прошлого века К. Зеленецкий, преподаватель Ришельевского лицея, пишет фразу, соединяющую в себе обе точки зрения на город: «Жизнь в Одессе представляет все удобства и выгоды провинциального города в соединении со многими преимуществами столиц... Вся красо та города и моря ничего не значит в сравнении с особым чувством, которое питаете вы в своей душе в первые дни пребывания в Одессе. Этого чувства вы не объясните себе сами. Его не ощущали вы ни по приезде в Петербург, Москву, ни по приезде в любой провинциальный город, Киев, Курск. Это чувство какой-то легкости, как бы торжества душевного...»
Вот оно! Часто точные формулировки, произнесенные не слишком знаменитыми людьми, приходится находить заново! Это самое «чувство легкости, какого-то торжества душевного» и станет особой приметой Одессы, ее отличительной чертой, ее главной и лучшей характеристикой. Потому что именно в этом городе научились «не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня». А именно – жить. Сегодня, сейчас, сию минуту – не обольщаясь химерами и утопиями. Особенно социальными.
Если собрать все восторженные отзывы путешественников и жителей Одессы, то может показаться, что в первой половине века девятнадцатого здесь сбылась мечта человечества о рае на земле. Больше того, если составить сборник из цитат тех, кому Одесса не нравилась, так сказать «недругов» Одессы, легко заметить, что с городом все «о'кей». Проблемы как раз у тех, кому Одесса не нравится. Вон «пламенный Виссарион» написал, «что лучше умереть в Петербурге, чем жить в Одессе». Виссариону Григорьевичу Белинскому уж слишком не по душе пришлась эта одесская легкость, доходящая до легкомыслия. Так он, бедняжка, и поступил, как написал – не стал жить в счастливой «южной Пальмире», умер в сумрачной «Пальмире северной».
И все же никто не поверит, что одесситы прошлого столетия только и делали, что расхаживали в белых одеждах по Дерибасовской и Николаевскому бульвару, распивали легкие французские и бессарабские вина, распевая арии из опер Беллини, Россини, Доницетти. И будет прав, потому как и в прошлом веке Одесса знавала разные времена. И чуму, и войну. И до сумы чуть не дошла, когда после поражения в Крымской войне было объявлено европейское вето на вывоз пшеницы из России. А потом и «порто-франко» у города отобрали – от зависти, скорей всего. А с отменой крепостного права ужесточилась конкуренция – тут уже и другие города наладились становиться капиталистическими и процветать со страшной силой.
В 1859-м в Одессе случился еврейский погром – вещь немыслимая в середине века, когда краем и городом правил Воронцов. Именно при Воронцове город достиг высшей точки расцвета. Увы, ничто не вечно. Почти сорок лет прошло со времени погрома 1821 года. Почти сорок лет одесские евреи прожили равноправными и уважаемыми гражданами вольного города. Национальные распри – дурной знак, знак обыкновенности. И этот погром по мерзости и трагизму не был исключением из череды прокатывавшихся время от времени по городам и местечкам черты оседлости. А следующие погромы имели очень далеко идущие последствия – как ни странно, для всего хода мировой истории. Особенно погром 1881 года. Его результатом стала книга одессита Леона Пинскера «Автоэмансипация», пробудившая национальное самосознание евреев Европы и приведшая в конце концов к появлению в 1948 году государства Израиль. История эта настолько удивительна, что заслуживает небольшого и совершенно самостоятельного лирического отступления. Где стоит еще раз напомнить об удивительности Одессы.