Ноябрь
Серый, ничем не примечательный городок, но поезда стоят тут неожиданно долго –
«меняют лошадей». Минут через двадцать несильное подергивание состава
извещает бывалых пассажиров о том, что свежий локомотив пристёгнут и нужно
лезть обратно в вагоны. Но мне не надо дальше, я пересаживаюсь на местную
электричку и еду по боковой ветке в «посёлок городского типа» М-ский
навестить приятеля.
Время я выбрал для поездки самое подходящее – «октябрьские праздники».
Чудное время студёного предзимья. Работы все летние закончены, «закрома»
полны, и впереди несколько дней узаконенного безделья и «всенародного
ликования» по поводу очередной даты октябрьского переворота. «Красные дни
календаря», так сказать.
Соскочив на полустанке, иду широкими улицами посёлка. Комья грязи смёрзлись,
мёрзлые лопухи скрипят под ногами, как мокрая кожа. Там и сям подле глухих
ворот усадеб – кучи свеженаколотых дров и выше заборов поленницы. Лес на
дрова идет хвойный, строевой, благо в Сибири есть из чего выбирать.
Лиственничные дрова тяжелые от смолы, с прямой, янтарного цвета древесиной,
а уж как горят, сколько жару-то дают! Ни с чем не сравнить. Сосновые
поленья – те посветлее, легче и звонче, но тоже отменно хороши.
Посёлок пока спит, но вот солнышко всплывёт над зубчатым тыном леса,
окружающего посёлок, и заскрипят ворота усадеб, захлопают двери изб, и
пойдет потеха – начнут резать свиней.
Это дело непростое, надо иметь навык. По уму, кабанчика надо завалить,
опрокинуть на спину, оседлать и всадить нож в сердце, затем держать, пока не
кончится. А боров, что, по-вашему, дурак, что ли? Он родня дикому вепрю, не
ягненок (агнец) какой-нибудь, треть тонны иногда весом. Кто из селян
послабже и потрусливее, тот бьёт свинье за ухо картечью, но этот способ не
одобряется.
Ух, хорошо, солнечно, морозно и весело. Визжат и хрюкают свиньи, в иных
местах бухают из ружей, часом позже заревут паяльные лампы – будут палить
щетину, освежуют, разделают туши и повесят в холодных сенях. А печи уж
раскалены, на противнях и громадных сковородах бабы жарят свеженину – эдакое
ассорти из печени, почек, мяса и сала с лучком и перчиком. Наконец,
застолье – в центре стола сковорода. Вкруг неё пирамиды дымящейся
рассыпчатой картошки, огурчики, помидорчики, грибы и, непременно, мутный
самогон в банках – ешь, пей, пока пузо не треснет.
В скорости хмельной розовощёкий народ повалит на улицы. Бабы застенчиво
толкаются плечиком, а мужики всё норовят обнять не своих жён, а под ногами
вьётся разнополая мелкота, старики сидят на брёвнах, а молодёжь, презирающая
эту патриархальщину, сбивается в стайки и отправляется в клуб на тискатеку
(дискотеку).
Завтра натопят бани, попарятся, мужики опохмелятся, а дальше – кто во что
горазд: кто топориком во дворе тюкать, кто дальше водку жрать. А ещё чуть
дальше – «трудовые будни» уж до самого Нового года.
Предвкушая, таким образом, праздник, долгожданную встречу с приятелем и его
радушной семьёй, я добрался до окраины посёлка и нашёл казённый пятистенок,
в котором жил мой однокашник, и застал его и домочадцев в праздничной суете.
Мне были сердечно рады, но в помощники я, горожанин, не годился, разве что
помог держать забиваемую свинью.
Скоро мы все сидели за столом вкруг противня с дымящейся свежениной.
Наболтавшись и налопавшись мяса до той степени, когда хочется стать
вегетарианцем, мы вышли с товарищем во двор и, сидя на брёвнах, курили и
смотрели осоловелыми глазами на меркнущее осеннее солнце.
«Да, слушай, – встрепенулся приятель, – тут у меня неделю назад мужик как-то
странно кончился. Да ровно неделю назад. Сижу я, значит, в своей богадельне.
Тут баба вбегает, кричит: „Мужика зарезали!“ Я за ней – верно, почти под
моими окнами на тротуаре лежит мужик в телогрейке, в руке нож, а из шеи
кровь фонтаном. Ну, я ему дырку-то и заткнул пальцем. Ну не заткнул, а
прижал сонную артерию к позвоночнику и держу. Перетащили его ко мне на
диван, я держу.
Прибежала евоная родня. Спрашиваю: „Что случилось?“ Оказывается, к ним гости
приехали, решили они чушку заколоть на радостях, да оплошали. Чушка
вырвалась и шмыг со двора. Он за ней. Мужик, ясно дело, в поддатии был,
споткнулся, упал и своим же ножом чирик по сонной артерии. Думаю, что не
пересёк, так вспорол её. Знал бы я, как дело кончится, сам бы перевязал
артерию!»
«Так полушарие мозга развалилось бы от недостатка крови», – протестовал я.
«Да Васька и так непутёвым мужиком был, почитай кажный день во хмелю, всё
бабу свою по посёлку гонял. „Получил получку я девяносто два рубля:
девяносто на пропой, два рубля несу домой“, – по этой программе жил.
Не, ты слушай дальше, позвонили в П-ск, я держу, папироску жую, руку только
меняю. Четыре с лишком часа стоял, держал. Приехали, наконец,
молодцы-удальцы, рукодельнички.
Я им: „Перевязывай скорее – у меня пальцы остекленели“. Они: „Нет, мы всё
как надо сделаем“. Стол операционный полевой притащили. Я всё держу. Халаты
напялили. Шов краевой вознамерились накладывать, ковыряются на шее, а Васька
вдруг изогнулся колесом, захрустел костями и кончился. Вот ты мне и скажи,
что же произошло, куда они иглой вбуравились?» – кончил мой приятель.
Мы долго шевелили хмельными мозгами и сошлись во мнении (возможно,
ошибочном), что приезжий хирург всадил иглу в так называемый каротидный
гломус – эдакую желёзку, расположенную в месте деления сонной артерии на
внутреннюю и наружную ветви. Этот маленький орган, богато снабжённый
нервными окончаниями, занимается у человека регулировкой давления. Видимо,
травма этого образования на фоне кровопотери оказалась непереносимой для
мужика. На том и порешили.
Вечер догорел, пора было спать, завтра в баню.
« назад, в читальный зал