Пособие для англичан, изучающих русский язык,
и для русских, не изучавших русскую литературу.
Комментарий переводчика.
1
Первая подробная и хорошо документированная биография Чехова на английском
языке написана Дэвидом Магаршаком и широко известна в Англии. Она была
оригинально переработана прекрасным английским писателем Уильямом С. Моэмом
(которого в России почему-то называют Сомерсетом. – Б. Ш.) для литературного
эссе «Искусство рассказа» и впервые издается на русском языке с необходимыми
дополнениями в свете ранее не известных и абсолютно неожиданных документов.
Цитаты из книги Моэма в дальнейшем не оговариваются.
Эта биография является хроникой блистательных чеховских побед – вопреки
бедности, обременительным обязанностям, мрачной среде и слабому здоровью.
Читателю следует знать следующие факты. Антон Павлович Чехов родился 16
января 1860 года. Его дед Егор Михайлович был крепостным, он скопил денег и
выкупил себя и троих своих сыновей. Один из них, Павел Егорович, со временем
открыл бакалейную лавку в городе Таганроге на берегу Азовского моря, женился
на Евгении Яковлевне Морозовой и произвел на свет пятерых сыновей и одну
дочь.
Антон был его третьим сыном.
Павел Егорович, человек необразованный и глупый, был эгоистичен, тщеславен,
жесток и глубоко религиозен. (Необъективная, поверхностная оценка, другие
биографы Чехова, конечно, не столь категоричны. – Б. Ш.) Много лет спустя
Чехов вспоминал, что в пятилетнем возрасте отец просто приступил к его
обучению – каждый день бил, сек, драл за уши, награждал подзатыльниками.
Ребенок просыпался по утрам с мыслью: будут ли его и сегодня бить? Игры и
забавы запрещались. Полагалось ходить в церковь два раза в день на заутреню
и вечерню, целовать руки монахам, дома читать псалмы. С восьми лет Антон
должен был служить в отцовской лавке: «ЧАЙ, САХАРЪ, КОФЕ, МЫЛО,
КОЛБАСА И ДРУГИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ».
Под этим полуграмотным названием лавка вошла в русскую литературу в одном из
рассказов Чехова. Она открывалась в пять утра, даже зимой. Антон работал
мальчиком на побегушках в холодной лавке, здоровье его страдало. Позже,
когда он поступил в гимназию, заниматься приходилось только до обеда, а
потом до позднего вечера он был обязан сидеть в лавке. Неудивительно, что в
младших классах Антон учился плохо и дважды оставался на второй год. Своим
одноклассникам он не очень запомнился. Так о нем и писали: никакими
особенными добродетелями или способностями не отличался. Если по-русски, то
это называется «ни то, ни се».
Когда Антону исполнилось шестнадцать лет, его неудачливый отец обанкротился
и, опасаясь ареста и долговой тюрьмы, бежал от кредиторов в Москву, где к
тому времени два его старших сына, Александр и Николай, учились в
университете. Антона оставили одного на три года в Таганроге – кончать
гимназию. Он вздохнул свободно и вдруг обнаружил такое прилежание по всем
предметам, что стал получать пятерки даже по бесконечно ненавистному ему
греческому языку и давать уроки отстающим ученикам, получая деньги на
содержание. А. П. Чехов: «Разница между временем, когда меня драли, и
временем, когда перестали драть, была страшная».
Через три года, получив аттестат зрелости и ежемесячную стипендию в двадцать
пять рублей, Антон перебирается к родителям в Москву. Решив стать врачом, он
поступает на медицинский факультет. В это время Чехов – долговязый юноша
чуть ли не двух метров ростом, у него круглое лицо, светло-каштановые
волосы, карие глаза и полные, твердо очерченные губы. Неприятным сюрпризом
для Антона явилось то, что он, оказывается, говорил на «суржике»
(южнорусский диалект с сильным влиянием мягкого украинского языка. – Б. Ш.):
«стуло», «ложить», «пхнуть», «Таханрох»; а в прошении о зачислении в
университет слово «медицинский» написал через «ы» – «медицЫнский».
(Англичанам следует помнить, что слова «ложить» в русском языке не
существует; только «класть». – Б. Ш.)
Семья Чеховых жила в полуподвальном помещении в трущобном квартале, где
располагались московские публичные дома (что-то вроде лондонского Ист-Энда
прошлого века). Отец нигде не работал – хотел, но не мог устроиться. Старшие
братья учились, перебивались случайными заработками и любили «покутить» в
дешевых московских кабаках. Антону пришлось взвалить на себя обязанности
главы семьи. Он привел двух знакомых студентов – теперь они жили и кормились
у его родителей. Студенты давали семье сорок рублей в месяц, еще двадцать
платил третий жилец. Весь доход семьи вместе с таганрожской стипендией
Антона составлял восемьдесят пять рублей и уходил на прокорм девяти человек
и на квартирную плату. Вскоре переехали на другую квартиру – попросторней,
но на той же грязной улице. Студенты обитали в одной комнате, жильцу
выделили отдельную комнатку поменьше. Третью комнату занимал Антон с
младшими братьями Иваном и Михаилом, четвертую – мать с сестрой Марией, а
пятая служила столовой, гостиной, а также спальней братьям Александру и
Николаю. Павел Егорович наконец-то устроился работать приказчиком на
продуктовом складе (в амбаре) за тридцать рублей в месяц, обязан был там
ночевать и приходил домой только по воскресеньям и праздникам, так что на
какое-то время семья избавилась от деспотичного и неумного человека, с
которым так трудно было жить.
Антон умел рассказывать смешные истории. Слушатели всегда покатывались со
смеху. Он решает попробовать писать небольшие юмористические рассказы, чтобы
облегчить тяжелое положение семьи: ходили слухи, что журналы неплохо платят.
Написал первый рассказ («Письмо к ученому соседу») и отослал его в
петербургский журнал «Стрекоза». Однажды вечером, возвращаясь из
университета, купил очередной номер и увидел, что рассказ напечатан. Гонорар
причитался в пять копеек за строчку. Строчек было 150, гонорар составил 7
рублей 45 копеек.
Первый успех обнадежил.
Чехов стал слать в «Стрекозу» по рассказу чуть ли не каждую неделю.
Некоторые принимались, но другие возвращались с оскорбительными
комментариями, вроде такого: «Не начав писать, уже исписались». Литературные
нравы в те времена были не лучше современных. Чехов не очень-то обижался, а
отвергнутые рассказы пристраивал в московские газеты, хотя там платили еще
меньше. Кассы редакций пустовали, и авторы должны были дожидаться в
коридоре, пока мальчишки-газетчики принесут с улицы копеечную выручку.
Первым, кто помог Чехову войти в литературу, был петербургский издатель с
легкомысленной фамилией Лейкин. Николай Лейкин и сам писал юморески, за свою
долгую жизнь написал их тысячи, ни одна не осталась в литературе. Через
много лет уже в самом конце жизни Лейкин, накачиваясь водкой в литературных
салонах, бил себя кулаком в грудь и гордо кричал:
– Это Я сделал Чехова!
Над ним посмеивались, но понимали, что в чем-то старик прав.
Ранние рассказы Чехова мало чем отличались от юморесок его литературных
собратьев, но в них чувствовался «свежак», как говорил тот же Лейкин. Он и
подрядил Чехова поставлять в свой журнал «Осколки» еженедельно по рассказу в
сто строк, положив ему вполне солидный гонорар по восьми копеек за строчку,
и строго следил, чтобы в рассказе не оказывалось ни одной лишней строки.
Получилась жесткая, но полезная школа для молодого писателя, потому что
волей-неволей приходилось вкладывать необходимое содержание в небольшой
объем, т. е. писать кратко.
– Краткость – сестра таланта, – правильно говорил Лейкин молодому автору,
хотя эта фраза по традиции приписывается Чехову.
«Осколки» были юмористическим журналом. Когда Чехов присылал что-то
мало-мальски серьезное, Лейкин сетовал, что автор не оправдывает ожидания
публики, но все-таки не отказывался от материалов. На чеховские рассказы
обратили внимание, он уже приобрел некоторую известность. Навязанные рамки
размеров и жанра начали его тяготить, и тогда Лейкин, человек, по-видимому,
добрый и разумный, устроил Чехову договор с «Петербургской газетой» – туда
он должен был каждую неделю писать рассказы более длинные и серьезные за те
же восемь копеек строка.
С 1880 по 1885 год Чехов написал триста рассказов!
Все они писались для заработка. Такая работа в искусстве презрительно
именуется халтурой. Но это слово надлежит выкинуть из лексикона литераторов.
(Кстати, в русском языке слово «халтура» имеет два значения: а) «плохая
работа» и б) «побочная работа»; к Чехову, конечно, это слово, если и
применимо, то только во втором смысле.) По себе знаю, что начинающий автор,
открывший в себе страсть к писательству (а откуда она берется – загадка,
столь же неразрешимая, как загадка пола), если о чем и мечтает, то о славе,
но, уж во всяком случае, не о богатстве (хотя слава и деньги часто гуляют
рядом), и он прав, потому что первые шаги обычно автору никаких доходов не
приносят. Но, становясь профессиональным писателем, то есть таким, кто
писательством зарабатывает себе на жизнь, он уже не может не заботиться о
деньгах, которые получает за свое искусство. Впрочем, эти его заботы
читателя не касаются.
Чехов писал свои бессчетные рассказы и одновременно учился на медицинском
факультете. Писать он мог только по вечерам, после целого дня учебы и работы
в больнице. Условия для литературных трудов были малоподходящие. От жильцов,
правда, избавились. Семья переехала в квартиру получше, но, как писал Чехов
Лейкину: «Я зарабатываю неплохо, а нет ни денег, ни порядочных харчей, ни
угла, где бы я мог работать. Денег у меня ни гроша. С замиранием сердца жду
первого числа, когда получу из Питера рублей шестьдесят. В соседней комнате
кричит детеныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает
матери «Запечатленного ангела», кто-то завел музыкальную шкатулку, и я слышу
«Елену Прекрасную». Постель моя занята приехавшим сродственником, который то
и дело подходит ко мне и заводит разговоры то о медицине, то о литературе.
А как же, в медицине и в литературе все разбираются! Ревет детеныш! Даю себе
слово никогда не иметь детей. Французы имеют мало детей, вероятно, потому,
что они рассказы пишут. Новорожденных же надо воспитывать так: обмыть,
накормить и выпороть, приговаривая: «Не пиши, не пиши, не пиши!»
В 1884 году у Чехова открылось кровохарканье. В семье был туберкулез, как
видно, наследственный, и Чехов не мог, конечно, не знать этих симптомов, но
из страха, что опасения оправдаются, не соглашался показываться
специалисту, – такая мнительность для будущего врача непростительна. Чтобы
успокоить мать, он заявил, что кровотечение вызвано лопнувшим сосудом в
горле и никак не связано с чахоткой. В конце того же года он сдал экзамены и
стал дипломированным врачом. Несколько месяцев спустя он наскреб немного
денег и отправился в первый раз в Петербург, куда его давно и настоятельно
приглашал владелец «Петербургской газеты» богатый издатель Суворин, но Чехов
в шутку отговаривался, что у него нет новых брюк. В каждой шутке есть доля
правды, а в этой ее было все сто процентов – Антон всегда донашивал брюки
старших братьев.
До сих пор Чехов не придавал особого значения своим рассказам – он писал их
для денег и, по его же собственным словам, больше одного дня на сочинение
рассказа никогда не тратил, – однажды он на спор «на бутылку», сидя на
подоконнике, потому что негде было сидеть, написал за полчаса рассказ о
пепельнице. Но, приехав в Петербург, Чехов, к удивлению своему, обнаружил,
что он – знаменитость. Казалось, его рассказы были так несерьезны, однако
тонкие ценители в Петербурге, бывшем тогда столицей и центром культурной
жизни России, разглядели в них свежесть, живость, оригинальность. Чехову был
оказан радушный прием. Он увидел, что к нему относятся как к одному из
талантливейших писателей современности. Издатели журналов наперебой
приглашали его сотрудничать и предлагали гонорары гораздо выше тех, что он
получал до сих пор. Современники описывают следующий случай в редакции
Суворина:
«Познакомив Чехова с сотрудниками своего издательства, Суворин строго сказал
им:
– То, что пришлет нам этот молодой человек, немедленно ставить в номер, не
редактируя!
– И не читая, – добавил Чехов и, выйдя из суворинской бухгалтерии,
отправился в хороший магазин и впервые купил себе новые брюки».
Один старый и уважаемый русский писатель (Дмитрий Григорович. – Б. Ш.)
написал Чехову восторженное письмо, призвал уважать собственный талант,
оставить легкомысленные рассказы, какие он писал до сих пор, и взяться за
сочинение серьезных произведений. Тот же писатель попросил тогдашних острых
на язык журналистов «не обижать Чехова», на что услышал в ответ: «Да кто же
Чехова обижает, дура?» (В русском языке женское «дура» по отношению к
мужчине звучит не оскорбительно, а ласково-покровительственно.)
На Чехова все это произвело сильное впечатление, однако становиться
профессиональным писателем он никак не решался. Он говорил, что медицина –
его законная жена, а литература – всего лишь любовница. Чехов лукавил,
все-таки он был двоеженцем. Фраза «Лучший врач среди писателей, лучший
писатель среди врачей» – это о нем. В Москву он вернулся с намерением
зарабатывать на жизнь врачебной деятельностью, но о том, чтобы обзавестись
выгодной практикой, особенно не заботился. Многочисленные знакомые Чехова
присылали ему своих знакомых-пациентов, но Чехову «неудобно» было брать с
них деньги, и пациенты редко платили за визиты. Так он и жил – веселый и
обаятельный молодой человек с заразительным смехом. Он всегда был дорогим
гостем в богемном кругу своих приятелей. Он много пил – точнее, любил
выпить, еще точнее, умел пить, – но, кроме как на свадьбах, именинах и по
праздникам, никогда не употреблял лишнего. Женщины к нему льнули, у него
было несколько романов, впрочем несерьезных. Чехов не хотел жениться, боялся
изменить сложившуюся жизнь (однажды, говорят, удрал чуть ли не из-под венца,
совсем как литературный персонаж Гоголя), и на этом основании
недоброжелатели распускали слухи о какой-то будто бы его неполноценности.
Чтобы покончить с деликатной темой чеховских «любовей», откроем известные
всей тогдашней Москве тайны: в разное время у него гостили певица Эберле,
художница Дроздова, писательница Авилова, артистка Щепкина, бывшая невеста
Эфрос и, конечно, Лидия Мизинова, – к судьбе этой женщины мы еще вернемся.
(Известны и другие чеховские подруги, некоторые из них были замужем.)
Свидетельства современников о внешности Чехова удивляют, воспринимаются как
не вполне достоверные. Всем кажется, что Чехов – это невысокий хрупкий
человек, со слабой грудью, с негромким, хрипловатым от тяжелой легочной
болезни голосом, но вот как вспоминал о нем художник Коровин: «Он был
красавец. Вся его высокая фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали
особенное к нему доверие. У него был низкий бас с густым металлом; дикция
настоящая русская, с оттенком чисто великорусского наречия; интонации
гибкие, даже переливающиеся в какой-то легкий распев, однако без малейшей
сентиментальности и, уж конечно, без тени искусственности».
«Таханрох» и «ложить пинжак на стуло» остались в далеком прошлом.
Один чеховский биограф очень верно заметил, что люди, жившие рядом с
Чеховым, словно бы не в силах были увидеть его во весь рост. Когда
вчитываешься в мемуары, возникает впечатление, что «Чеховых было много»,
каждый писал о каком-то своем Антоне Павловиче. Даже внешне Чехова
воспринимали по-разному: «мнительность, тихий голос» и «бас с густым
металлом» как-то не вяжутся. Для одних он был стеснительным, болезненным
интеллигентом в пенсне и в шляпе, для других – веселым, «своим парнем», для
третьих, завистников, – подзаборным пьяницей, литературным халтурщиком,
«певцом сумерек». У меня тоже получается какой-то свой Чехов – такой,
которого я здесь описываю. Хочу подчеркнуть: это очень важное наблюдение:
ЧЕХОВЫХ БЫЛО МНОГО.
Я еще вернусь к этой теме.
Шло время, Чехов неоднократно ездил в Петербург, путешествовал по России.
Каждую весну, бросая немногочисленных пациентов, он вывозил все семейство за
город и жил там до глубокой осени. Как только в окрестностях становилось
известно, что Чехов – врач, его тут же начинали осаждать больные, и,
разумеется, при этом они ничего не платили.
Для заработка Чехов писал рассказы.
Они пользовались все большим успехом и оплачивались все лучше и лучше.
Бывало, что в одном номере «Осколков» выходило сразу несколько чеховских
рассказов, зарисовок, сценок, фельетонов, заметок, репортажей, и, чтобы не
создавалось впечатления, что журнал держится на одном авторе (а так оно и
было), приходилось брать псевдонимы. Не откажем себе в удовольствии привести
здесь далеко не полный список чеховских подписей: Антоша, Анче, Че, Чехонте,
Макар Балдастов, Брат моего брата, Врач без пациентов, Вспыльчивый человек,
Гайка N 5, Гайка N 0,006, Грач, Дон Антонио, Дяденька, Кисляев, Ковров,
Крапива, Лаэрт, Нте, Прозаический поэт, Пурселепетанов, Рувер, Рувер и Ревур,
Улисс, Человек без селезенки, Хонте, Шампанский, Юный старец, …въ, Зет,
Архип Индейкин, Василий Спиридонов Сволачев, Известный, Захарьева, Петухов,
Смирнова и так далее.
Однако жить по средствам у Чехова не получалось.
В одном из писем Лейкину он писал: «Вы спрашиваете, куда я деньги деваю… Не
кучу, не франчу, долгов нет, я не трачусь даже на содержание любовницы
(любовь мне достается даром), и при всем при том у меня из трехсот рублей,
полученных от Вас и от Суворина перед Пасхой, осталось только сорок, из коих
ровно сорок я должен отдать завтра. Черт знает, куда они деваются!».
Чехов опять переезжает на новую квартиру. Теперь у него есть отдельная
комната, но, чтобы платить за все, он вынужден вымаливать у Лейкина авансы.
В 1886 году у него опять открылось кровохарканье. Он понимает, что надо
ехать в Крым, куда в те годы ездили ради теплого климата русские
туберкулезные больные, как в Западной Европе ездили на французскую Ривьеру и
в Португалию, и мерли там и там, как мухи. Но у Чехова нет денег на поездку.
В 1889 году умер от туберкулеза его брат Николай, очень талантливый
художник. Для Чехова это – горе и предостережение, но вместо того, чтобы
подумать о своем здоровье, уехать в Крым, подлечиться, он, получив
Пушкинскую премию, высшую литературную награду России, отправляется через
всю Сибирь на край земли, на каторжный остров Сахалин, бывший тогда
(впрочем, как и сейчас) для России чем-то вроде нашей Австралии XVII века.
На вопрос друзей «зачем?!» Чехов отшучивался: «Хочется вычеркнуть из жизни
год или полтора». К этому решению, безусловно, привела сложная взаимосвязь
разных причин – смерть брата, несчастливая любовь к Лиде Мизиновой
(«здоровье я прозевал так же, как и вас») и, конечно, нормальная
писательская неудовлетворенность собой. Но никто его так и не понял.
Суворин: «Нелепая затея. Сахалин никому не нужен и ни для кого не
интересен». Буренин написал по этому поводу глуповатую несмешную эпиграмму:
Талантливый писатель Чехов,
На остров Сахалин уехав,
Бродя меж скал,
Там вдохновения искал.
Простая басни сей мораль –
Для вдохновения не нужно ездить в даль.
Путешествие через Сибирь на Сахалин, пребывание на острове и возвращение
через Индийский океан в Одессу заняло восемь месяцев. Результатом поездки
явилась социологическая книга «Остров Сахалин», но ничего художественного на
сахалинском материале Чехов не написал. (Моэм не обратил внимание на рассказ
«Гусев», а современники не могли знать, что «Островом Сахалином» началась в
русской литературе «островная тема», завершившаяся «Архипелагом
ГУЛАГ» и развалом Советского Союза. – Б. Ш.)
К 1892 году здоровье Чехова оказалось в таком плохом состоянии, что провести
еще одну зиму в Москве было самоубийственно. На одолженные деньги он
покупает небольшое имение в деревне Мелихово под Москвой и переезжает туда,
как обычно, всем семейством – папаша с его невыносимым характером, мамаша,
сестра Мария и брат Михаил. У него подолгу живет спившийся брат Александр с
семьей. В деревню Чехов привез целую телегу лекарств, и его опять начинают
осаждать толпы больных. Он лечит всех, как может, и не берет ни копейки в
уплату. Крестьяне считают его непрактичным человеком и то и дело пытаются «обдурить»
(обмануть) – подменяют кобылу на мерина той же масти, авось не заметит,
темнят при определении «межи» (земельных границ), но все постепенно
улаживается.
« назад, в читальный зал