ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕД ПАВЕЛ
БЕРЕЗА
Сколько лет стоит береза,
Столько лет живу и я!
Дед мой посадил березу,
Где оконце, для меня.
Снег ласкал ее зимою,
Летом дождик поливал…
Вековушей ту березу,
Умирая, дед назвал.
Я смотрю – стоит береза,
Много есть на ней замет…
Верю я, со мною вместе
Проживет она сто лет.
П. Арский
1
Своего деда, Павла Александровича Арского, я помню с малых лет. Еще до Великой Отечественной войны он разошелся с моей бабушкой, Анной Михайловной, женился в третий раз, но с нашей семьей не порывал отношений и уже в мою бытность приходил к нам довольно часто. Большой, широкий в плечах, с неизменной суковатой палкой в руках он шумно входил в комнату, садился на диван и несколько минут приходил в себя после улицы, тяжело дыша и кашляя. Иногда он клал на палку руки, на них голову и так долго сидел, напоминая птицу, опустившуюся на сук после утомительного полета. В ту пору ему было чуть больше шестидесяти, но после случившегося в середине войны инсульта он выглядел намного старше своих лет. Для меня он был не только дедом, но и человеком из книг с его фотографиями – вылитый его портрет, с круглой лысой головой и острым, проницательным взглядом.
Настоящая фамилия деда – Афанасьев. Арский – литературный псевдоним, который, как у многих творческих людей, со временем стал фамилией. Когда это произошло, трудно сказать. В документах следственной комиссии Временного правительства, судившего его в августе 1917 г. за антиправительственную пропаганду, он фигурирует как Арский, а в телефонно-адресном справочнике «Весь Петроград» за этот же год упоминается как Афанасьев. Псевдоним может быть связан и с театральной деятельностью деда, которой он начал заниматься с молодых лет. Мне происхождение псевдонима неизвестно.
Родился дед 26 октября (7 ноября по новому стилю) 1886 г. в деревне Королево Юхновского уезда Смоленской губернии. Его отец, мой прадед, Александр Агафонович Афанасьев, был крепостным графов Бутурлиных и имел профессию строителя (дед называл его каменщиком). Прабабушка Анастасия Михеевна служила у тех же Бутурлиных по найму. Уже после отмены крепостного права Александр Агафонович, не имея возможности получить работу в своем уезде, уходил на заработки далеко от дома, чаще всего на Украину, в Полтаву, куда впоследствии переехала вся семья. Дед писал в стихотворении «Мы – каменщики»:
Отец был каменщик…
Бывало,
Дворцы он строил
богачам.
Нужды и горя
знал немало:
«Работы нет
моим рукам».
Работы нет!
Мешок за плечи –
И снова в путь…
И снова вдаль!
Он шел за сотни
верст
далече!
А сердце жгла
тоска-печаль…
В смоленской
бедной деревушке
Жена и дети…
Хлеба нет!
Нет молока,
водичка в кружке,
Горшок картошки
на обед.
Сохранилась совместная фотография Анастасии Михеевны и Александра Агафоновича в довольно пожилом возрасте. У матери – широкое, открытое лицо с выделяющимися скулами. У отца – сердитый взгляд, насупленные, как у Толстого, лохматые брови; вид человека, много повидавшего на своем веку и с подозрением относящегося ко всему, что вокруг него происходит: «Нас не проведешь!»
У деда Павла, как я его помню, было открытое, как у матери, лицо, с такими же крупными чертами и большими, немного навыкате глазами. Руки у него были широкие, жилистые, недаром он в молодости перепробовал массу рабочих профессий, был, как и его отец, каменщиком. В том же стихотворении «Мы – каменщики» он говорит про себя:
Я помню день,
когда весною
Отец сказал:
«Пора, сынок!
В поход теперь
пойдем
с тобою».
Мне шел
пятнадцатый годок.
Особенно меня
поражали в нем эрудированность и необыкновенная грамотность, хотя окончил
он, как свидетельствуют все его библиографические источники, только два
класса церковно-приходской школы.
У деда были два брата Илья и Михаил и сестра Татьяна (по мужу Семенова).
Илья внешне (по фотографии) совсем не похож на своего брата Павла. В
советское время он стал драматургом, много пьес написал в соавторстве с
дедом. У него был псевдоним Горев.
Другой брат, Михаил, по фотографии – копия Павла Александровича, а еще больше их матери – такое же широкое, скуластое лицо и глаза чуть навыкате. Он был художником и сменил фамилию Афанасьев на Светланов. О нем и их сестре Т. А. Семеновой у меня нет никаких сведений.
После того как все сыновья взяли псевдонимы, наш род Афанасьевых кончился, дальше его ветви пошли уже каждая в своем направлении. Правда, до революции дед иногда подписывался под своими произведениями двойной фамилией – Афанасьев-Арский.
Именно за этой
подписью 16 июня 1917 г. в центральном органе большевиков газете «Правда»
появилась его знаменитая «Солдатская баллада», попавшая в газету с одобрения
самого вождя пролетариата В. И. Ленина.
Когда мне было лет шестнадцать, он подарил мне только что вышедшее в свет
трехтомное издание «Народных русских сказок» известного собирателя народного
творчества А. Н. Афанасьева с такой надписью:
«Дорогой моей
внучке Наташе Арской на добрую память от души с любовью. Помни деда. Павел
Афанасьев Арский». Думаю, этот подарок он сделал специально, как бы давая
мне наказ: «Помни, что мы не только Арские, но и Афанасьевы». И
впоследствии, когда меня начинали расспрашивать о моей фамилии, я с
гордостью говорила: «Наша настоящая фамилия Афанасьевы, а Арские –
псевдоним».
2
Деду было десять лет, когда Афанасьевы переехали в Полтаву. Там у Александра Агафоновича наконец появилась постоянная работа. Хотя прадед был простым рабочим, он умел читать и писать и сам обучал детей грамоте. «После того, как отец научил меня азбуке, – писал дед в автобиографии от 18 ноября 1923 г., – я страстно предался чтению, главным образом стихам и беллетристике. Любимыми авторами моими были Гейне, Гете, Шиллер, Байрон и Шекспир, помимо русских Пушкина и Лермонтова».
Дальше свое
образование он продолжил в церковно-приходской школе при Полтавской духовной
семинарии. Однако есть предположение2, что он учился еще в гимназии или
училище, где на него оказал большое влияние кто-то из преподавателей
литературы. Он рано начал писать стихи и прозу и однажды рискнул показать
свой рассказ «Бабий бунт» жившему в Полтаве Владимиру Галактионовичу
Короленко. В рассказе шла речь о том, как деревенские женщины пытались
уговорить своих мужей, бывших в городе на заработках, вернуться домой.
Короленко пожурил молодого автора за избитость сюжета и посоветовал
внимательней всматриваться в окружающую жизнь. Возможно, что дед был членом
литературного кружка, куда его привел все тот же преподаватель литературы.
Во многих пьесах деда поражают его знания истории и литературы, заложенные,
наверняка, еще в юности. Об этом свидетельствует и его увлечение немецкой и
английской классикой.
Работать дед начал рано. В тринадцать лет он уже служит рассыльным в Полтавской казенной палате. Разносить целый день по учреждениям бумажки мальчишке было скучно. Начитавшись книг, он мечтает о море и дальних странствиях и, промучившись на курьерской должности еще два года, оставляет Полтаву и едет в Крым. В Севастополе он устраивается юнгой на корабль. Там кто-то из матросов увлек подростка социал-демократическими идеями. Став постарше, он активно включается в революционную работу, ведет агитацию среди матросов, распространяет политическую литературу.
Затем он покидает Севастополь и живет в разных городах Украины и России – Одессе, Харькове, Юзовке, Новороссийске и др. «Детство мрачное, голодное, вся жизнь – сплошная звериная борьба за существование, – напишет он много лет спустя в предисловии к своим стихам в антологии пролетарской литературы «Пролетарские писатели» (1924 г.). – Независимый характер и ненависть к эксплуататорским инстинктам „хозяев“ вынуждали к частой перемене профессий. Я был каменщиком, грузчиком, молотобойцем, плотником, конторщиком, актером, с перерывами работал в шахтах, на химическом заводе».
Но в душе он по-прежнему остается романтиком и мечтателем. Где он только ни побывал в своих фантазиях, в какие переделки ни попадал:
У фермера жил я
Четыре весны,
Лихих сторожил я
Коней табуны.
С тех пор я бродяга,
Бездомный ковбой,
Со мной молодчага
Джим связан судьбой.
(«Огни Иллинойса»)
И в революционной работе его, совсем еще юного паренька, сначала могли привлечь конспирация, явочные квартиры, само по себе это тайное и опасное занятие, а потом уже – политические цели.
В 1904 г. деду исполняется восемнадцать лет, и его призывают на Черноморский флот. Он служит матросом на военном корабле «Сестрица» и там тоже продолжает пропагандистскую работу. Однажды кто-то из офицеров застал его за распространением листовок. Его арестовали. Суд приговаривает его к нескольким годам тюремного заключения, но дед бежит из-под стражи.
Он скрывается у родных в Полтаве, живя по подложному паспорту. Но и там не остается в стороне от рабочих выступлений и снова попадает в тюрьму. В полтавской тюрьме он пишет свое знаменитое стихотворение «Красное знамя». Некоторые строки из него были так популярны, что со временем стали считаться народными. Об этом периоде своей жизни он в 60-е годы дал интервью журналисту газеты «Вечерняя Москва» А. Лессу. Вот как тот описывает эту встречу:
«Царь испугался – издал Манифест:
Мертвым – свободу! Живых – под арест.
Эти две строки я услышал еще в детстве и запомнил на всю жизнь. Они передавались изустно, они стали народными, вошли в наше сознание, в наше сердце.
Но, как часто бывает, я не знал, кто автор этих строк.
Недавно я познакомился с ним. Павлу Александровичу Арскому – старейшему советскому поэту, одному из первых рабочих поэтов „Правды“, участнику трех революций и штурма Зимнего дворца – исполнилось 75 лет. В приветственной телеграмме, посланной юбиляру, Николай Тихонов почтительно назвал его „запевалой пролетарской поэзии“.
Вот он сидит передо мной – старый моряк, поэт, коммунист. У него бледное лицо и светлые задумчивые глаза. Он опирается на массивную палку и неторопливо рассказывает историю двух строк, ставших знаменитыми...
– В 1905 г. служил я матросом на военном корабле „Сестрица“ в Севастополе. Однажды боцман нашел под моей койкой прокламацию. Я знал, что мне грозит арест. Решил бежать, но на следующий день я и два других матроса были арестованы и преданы военно-полевому суду. Приговорили нас к тюремному заключению на разные сроки. Спустя некоторое время нам удалось бежать. Я направился в Полтаву, где жили мои родители. Жил нелегально по подпольному паспорту Сидорова.
Вскоре был издан царский манифест. В городе возникла демонстрация. Мы пошли к тюрьме освобождать политических заключенных. Внезапно появилась полиция, налетели казаки, жандармы. Они стали разгонять и избивать демонстрантов. Я пытался скрыться и уже перелез через какой-то забор, как вдруг – удар плетью по спине, и чьи-то сильные, цепкие руки схватили меня.
Тюрьма.
Допрос. Провел я в заключении две недели и был отпущен „за отсутствием
преступления“. Сидел я в камере и все думал: „Как же это так – манифест и –
разгон демонстрантов, тюрьма?..“ Сам не знаю почему, но рука потянулась к
перу и бумаге. Правда, я и раньше писал стихи, но больше о любви, о луне, о
цветах…
Но в тюрьме было не до стихов о луне. Так родилось вчерне стихотворение,
которое я назвал „Красное знамя“. В нем-то и есть две запомнившиеся вам
строчки... Отделал я стихотворение уже дома, возвратясь из тюрьмы… А
знакомые студенты опубликовали его в листовке. Это было мое первое
напечатанное произведение.
В то время в Полтаве жил Владимир Галактионович Короленко. Я пришел к нему, показал стихотворение, он похвалил его. „Вам надо больше, упорнее работать над стихами… Пишите о тяжелой доле трудового народа… Зовите его к борьбе за свободу, за счастье!“ – напутствовал меня Владимир Галактионович». Вот это стихотворение.
Царь-самодержец на троне сидел,
Он на Россию в окошко глядел.
Плачет Россия!
Все люди простые
Стонут от горя – тюрьма да расстрел.
Эх ты, Россия, Россия моя!
Где же свобода и воля твоя?
Надо подняться,
С царем рассчитаться,
Надо скорее по шапке царя!
Красное знамя взвилось над землей,
Вышли на Пресне дружинники в бой:
«Встанем, все люди,
Рабами не будем,
Встань на борьбу, весь народ трудовой!»
Царь испугался, издал манифест:
«Мертвым – свободу! Живых – под арест!»
Тюрьмы и пули
Народу вернули…
Так над свободой поставили крест!
Когда дед выходит из тюрьмы, в России уже во всю бушует первая русская революция. Он едет в Москву, чтобы участвовать в декабрьском вооруженном восстании. После этого появился цикл его стихов, посвященный боям на баррикадах Красной Пресни. Все они издавались в летучих изданиях и впервые были опубликованы только после Октябрьской революции. На мой взгляд, эти стихи – «Рабочая песня», «Пресня горит», «Закон дружины» и др. – одни из лучших в поэтическом творчестве деда.
Дым над Москвою стоит от пожарищ,
Пресня пылает… Пресня горит…
На баррикаде мой верный товарищ
Рядом всю ночь с винтовкой стоит.
(«Рабочая песня»)
Строгий приказ: «Скорей отступать!»
Бой наш окончен под гром канонады,
Девять – убитых. Раненых – пять…
(«Пресня горит»)
или:
Патронов нет. Уходим!
Я слушаю приказ:
– Три бомбы-македонки
Остались про запас…
Одну – оставь драгунам,
Что нам грозят огнем,
Другую – черной сотне,
Что стала за углом.
А третью – офицеру,
Что скачет на коне.
Святой закон дружины
Нельзя нарушить мне!
Три бомбы-македонки
Остались про запас.
Морозной снежной ночью
Был выполнен приказ.
(«Закон дружины»)
Нравится мне его стихотворение «Узник», которое в поэтических сборниках деда датируется 1906 г., хотя некоторые источники указывают, что оно было написано в полтавской тюрьме:
Слышу стон за стеной.
Не расстаться с тюрьмой.
Не уйти мне от царской неволи.
Не разбить кандалы!
А на воле – орлы.
Соловьи распевают на воле.
Май зеленый цветет,
Май веселый поет,
Где ты, радость моя – ненаглядна?
С кем ты песни поешь?
Друга ль милого ждешь
Ты, любовь моя, свет и отрада?
Вдаль плывут облака.
Но решетка крепка,
Не расстаться мне с царской тюрьмою.
А на воле – друзья,
И невеста моя,
Разве сердце ее не со мною?
...