« назад, в читальный зал 

Арская Наталия

 «Родные лица»

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДЕД ПАВЕЛ

БЕРЕЗА

Сколько лет стоит береза,

Столько лет живу и я!

Дед мой посадил березу,

Где оконце, для меня.

Снег ласкал ее зимою,

Летом дождик поливал…

Вековушей ту березу,

Умирая, дед назвал.

Я смотрю – стоит береза,

Много есть на ней замет…

Верю я, со мною вместе

Проживет она сто лет.

                           П. Арский

1

Своего деда, Павла Александровича Арского, я помню с малых лет. Еще до Великой Отечественной войны он разошелся с моей бабушкой, Анной Михайловной, женился в третий раз, но с нашей семьей не порывал отношений и уже в мою бытность приходил к нам довольно часто. Большой, широкий в плечах, с неизменной суковатой палкой в руках он шумно входил в комнату, садился на диван и несколько минут приходил в себя после улицы, тяжело дыша и кашляя. Иногда он клал на палку руки, на них голову и так долго сидел, напоминая птицу, опустившуюся на сук после утомительного полета. В ту пору ему было чуть больше шестидесяти, но после случившегося в середине войны инсульта он выглядел намного старше своих лет. Для меня он был не только дедом, но и человеком из книг с его фотографиями – вылитый его портрет, с круглой лысой головой и острым, проницательным взглядом.

Настоящая фамилия деда – Афанасьев. Арский – литературный псевдоним, который, как у многих творческих людей, со временем стал фамилией. Когда это произошло, трудно сказать. В документах следственной комиссии Временного правительства, судившего его в августе 1917 г. за антиправительственную пропаганду, он фигурирует как Арский, а в телефонно-адресном справочнике «Весь Петроград» за этот же год упоминается как Афанасьев. Псевдоним может быть связан и с театральной деятельностью деда, которой он начал заниматься с молодых лет. Мне происхождение псевдонима неизвестно.

Родился дед 26 октября (7 ноября по новому стилю) 1886 г. в деревне Королево Юхновского уезда Смоленской губернии. Его отец, мой прадед, Александр Агафонович Афанасьев, был крепостным графов Бутурлиных и имел профессию строителя (дед называл его каменщиком). Прабабушка Анастасия Михеевна служила у тех же Бутурлиных по найму. Уже после отмены крепостного права Александр Агафонович, не имея возможности получить работу в своем уезде, уходил на заработки далеко от дома, чаще всего на Украину, в Полтаву, куда впоследствии переехала вся семья. Дед писал в стихотворении «Мы – каменщики»:

Отец был каменщик…

Бывало,

Дворцы он строил

богачам.

Нужды и горя

знал немало:

«Работы нет

моим рукам».

Работы нет!

Мешок за плечи –

И снова в путь…

И снова вдаль!

Он шел за сотни верст
далече!
А сердце жгла
тоска-печаль…
В смоленской
бедной деревушке
Жена и дети…
Хлеба нет!
Нет молока,
водичка в кружке,
Горшок картошки
на обед.

Сохранилась совместная фотография Анастасии Михеевны и Александра Агафоновича в довольно пожилом возрасте. У матери – широкое, открытое лицо с выделяющимися скулами. У отца – сердитый взгляд, насупленные, как у Толстого, лохматые брови; вид человека, много повидавшего на своем веку и с подозрением относящегося ко всему, что вокруг него происходит: «Нас не проведешь!»

У деда Павла, как я его помню, было открытое, как у матери, лицо, с такими же крупными чертами и большими, немного навыкате глазами. Руки у него были широкие, жилистые, недаром он в молодости перепробовал массу рабочих профессий, был, как и его отец, каменщиком. В том же стихотворении «Мы – каменщики» он говорит про себя:

Я помню день,
когда весною
Отец сказал:
«Пора, сынок!
В поход теперь
пойдем
с тобою».

Мне шел
пятнадцатый годок.

Особенно меня поражали в нем эрудированность и необыкновенная грамотность, хотя окончил он, как свидетельствуют все его библиографические источники, только два класса церковно-приходской школы.
У деда были два брата Илья и Михаил и сестра Татьяна (по мужу Семенова). Илья внешне (по фотографии) совсем не похож на своего брата Павла. В советское время он стал драматургом, много пьес написал в соавторстве с дедом. У него был псевдоним Горев.

Другой брат, Михаил, по фотографии – копия Павла Александровича, а еще больше их матери – такое же широкое, скуластое лицо и глаза чуть навыкате. Он был художником и сменил фамилию Афанасьев на Светланов. О нем и их сестре Т. А. Семеновой у меня нет никаких сведений.

После того как все сыновья взяли псевдонимы, наш род Афанасьевых кончился, дальше его ветви пошли уже каждая в своем направлении. Правда, до революции дед иногда подписывался под своими произведениями двойной фамилией – Афанасьев-Арский.

Именно за этой подписью 16 июня 1917 г. в центральном органе большевиков газете «Правда» появилась его знаменитая «Солдатская баллада», попавшая в газету с одобрения самого вождя пролетариата В. И. Ленина.
Когда мне было лет шестнадцать, он подарил мне только что вышедшее в свет трехтомное издание «Народных русских сказок» известного собирателя народного творчества А. Н. Афанасьева с такой надписью:

«Дорогой моей внучке Наташе Арской на добрую память от души с любовью. Помни деда. Павел Афанасьев Арский». Думаю, этот подарок он сделал специально, как бы давая мне наказ: «Помни, что мы не только Арские, но и Афанасьевы». И впоследствии, когда меня начинали расспрашивать о моей фамилии, я с гордостью говорила: «Наша настоящая фамилия Афанасьевы, а Арские – псевдоним».
 

2

 

Деду было десять лет, когда Афанасьевы переехали в Полтаву. Там у Александра Агафоновича наконец появилась постоянная работа. Хотя прадед был простым рабочим, он умел читать и писать и сам обучал детей грамоте. «После того, как отец научил меня азбуке, – писал дед в автобиографии от 18 ноября 1923 г., – я страстно предался чтению, главным образом стихам и беллетристике. Любимыми авторами моими были Гейне, Гете, Шиллер, Байрон и Шекспир, помимо русских Пушкина и Лермонтова».

Дальше свое образование он продолжил в церковно-приходской школе при Полтавской духовной семинарии. Однако есть предположение2, что он учился еще в гимназии или училище, где на него оказал большое влияние кто-то из преподавателей литературы. Он рано начал писать стихи и прозу и однажды рискнул показать свой рассказ «Бабий бунт» жившему в Полтаве Владимиру Галактионовичу Короленко. В рассказе шла речь о том, как деревенские женщины пытались
уговорить своих мужей, бывших в городе на заработках, вернуться домой. Короленко пожурил молодого автора за избитость сюжета и посоветовал внимательней всматриваться в окружающую жизнь. Возможно, что дед был членом литературного кружка, куда его привел все тот же преподаватель литературы. Во многих пьесах деда поражают его знания истории и литературы, заложенные, наверняка, еще в юности. Об этом свидетельствует и его увлечение немецкой и английской классикой.

Работать дед начал рано. В тринадцать лет он уже служит рассыльным в Полтавской казенной палате. Разносить целый день по учреждениям бумажки мальчишке было скучно. Начитавшись книг, он мечтает о море и дальних странствиях и, промучившись на курьерской должности еще два года, оставляет Полтаву и едет в Крым. В Севастополе он устраивается юнгой на корабль. Там кто-то из матросов увлек подростка социал-демократическими идеями. Став постарше, он активно включается в революционную работу, ведет агитацию среди матросов, распространяет политическую литературу.

Затем он покидает Севастополь и живет в разных городах Украины и России – Одессе, Харькове, Юзовке, Новороссийске и др. «Детство мрачное, голодное, вся жизнь – сплошная звериная борьба за существование, – напишет он много лет спустя в предисловии к своим стихам в антологии пролетарской литературы «Пролетарские писатели» (1924 г.). – Независимый характер и ненависть к эксплуататорским инстинктам „хозяев“ вынуждали к частой перемене профессий. Я был каменщиком, грузчиком, молотобойцем, плотником, конторщиком, актером, с перерывами работал в шахтах, на химическом заводе».

Но в душе он по-прежнему остается романтиком и мечтателем. Где он только ни побывал в своих фантазиях, в какие переделки ни попадал:

У фермера жил я
Четыре весны,
Лихих сторожил я
Коней табуны.
С тех пор я бродяга,
Бездомный ковбой,
Со мной молодчага
Джим связан судьбой.
(«Огни Иллинойса»)

 

И в революционной работе его, совсем еще юного паренька, сначала могли привлечь конспирация, явочные квартиры, само по себе это тайное и опасное занятие, а потом уже – политические цели.

В 1904 г. деду исполняется восемнадцать лет, и его призывают на Черноморский флот. Он служит матросом на военном корабле «Сестрица» и там тоже продолжает пропагандистскую работу. Однажды кто-то из офицеров застал его за распространением листовок. Его арестовали. Суд приговаривает его к нескольким годам тюремного заключения, но дед бежит из-под стражи.

Он скрывается у родных в Полтаве, живя по подложному паспорту. Но и там не остается в стороне от рабочих выступлений и снова попадает в тюрьму. В полтавской тюрьме он пишет свое знаменитое стихотворение «Красное знамя». Некоторые строки из него были так популярны, что со временем стали считаться народными. Об этом периоде своей жизни он в 60-е годы дал интервью журналисту газеты «Вечерняя Москва» А. Лессу. Вот как тот описывает эту встречу:

«Царь испугался – издал Манифест:

      Мертвым – свободу! Живых – под арест.

Эти две строки я услышал еще в детстве и запомнил на всю жизнь. Они передавались изустно, они стали народными, вошли в наше сознание, в наше сердце.

Но, как часто бывает, я не знал, кто автор этих строк.

Недавно я познакомился с ним. Павлу Александровичу Арскому – старейшему советскому поэту, одному из первых рабочих поэтов „Правды“, участнику трех революций и штурма Зимнего дворца – исполнилось 75 лет. В приветственной телеграмме, посланной юбиляру, Николай Тихонов почтительно назвал его „запевалой пролетарской поэзии“.

Вот он сидит передо мной – старый моряк, поэт, коммунист. У него бледное лицо и светлые задумчивые глаза. Он опирается на массивную палку и неторопливо рассказывает историю двух строк, ставших знаменитыми...

– В 1905 г. служил я матросом на военном корабле „Сестрица“ в Севастополе. Однажды боцман нашел под моей койкой прокламацию. Я знал, что мне грозит арест. Решил бежать, но на следующий день я и два других матроса были арестованы и преданы военно-полевому суду. Приговорили нас к тюремному заключению на разные сроки. Спустя некоторое время нам удалось бежать. Я направился в Полтаву, где жили мои родители. Жил нелегально по подпольному паспорту Сидорова.

Вскоре был издан царский манифест. В городе возникла демонстрация. Мы пошли к тюрьме освобождать политических заключенных. Внезапно появилась полиция, налетели казаки, жандармы. Они стали разгонять и избивать демонстрантов. Я пытался скрыться и уже перелез через какой-то забор, как вдруг – удар плетью по спине, и чьи-то сильные, цепкие руки схватили меня.

Тюрьма. Допрос. Провел я в заключении две недели и был отпущен „за отсутствием преступления“. Сидел я в камере и все думал: „Как же это так – манифест и – разгон демонстрантов, тюрьма?..“ Сам не знаю почему, но рука потянулась к перу и бумаге. Правда, я и раньше писал стихи, но больше о любви, о луне, о цветах…
Но в тюрьме было не до стихов о луне. Так родилось вчерне стихотворение, которое я назвал „Красное знамя“. В нем-то и есть две запомнившиеся вам строчки... Отделал я стихотворение уже дома, возвратясь из тюрьмы… А знакомые студенты опубликовали его в листовке. Это было мое первое напечатанное произведение.

В то время в Полтаве жил Владимир Галактионович Короленко. Я пришел к нему, показал стихотворение, он похвалил его. „Вам надо больше, упорнее работать над стихами… Пишите о тяжелой доле трудового народа… Зовите его к борьбе за свободу, за счастье!“ – напутствовал меня Владимир Галактионович». Вот это стихотворение.

Царь-самодержец на троне сидел,

Он на Россию в окошко глядел.

Плачет Россия!

Все люди простые

Стонут от горя – тюрьма да расстрел.

Эх ты, Россия, Россия моя!

Где же свобода и воля твоя?

Надо подняться,

С царем рассчитаться,

Надо скорее по шапке царя!

Красное знамя взвилось над землей,

Вышли на Пресне дружинники в бой:

«Встанем, все люди,

Рабами не будем,

Встань на борьбу, весь народ трудовой!»

Царь испугался, издал манифест:

«Мертвым – свободу! Живых – под арест!»

Тюрьмы и пули

Народу вернули…

Так над свободой поставили крест!

Когда дед выходит из тюрьмы, в России уже во всю бушует первая русская революция. Он едет в Москву, чтобы участвовать в декабрьском вооруженном восстании. После этого появился цикл его стихов, посвященный боям на баррикадах Красной Пресни. Все они издавались в летучих изданиях и впервые были опубликованы только после Октябрьской революции. На мой взгляд, эти стихи – «Рабочая песня», «Пресня горит», «Закон дружины» и др. – одни из лучших в поэтическом творчестве деда.

Дым над Москвою стоит от пожарищ,

Пресня пылает… Пресня горит…

На баррикаде мой верный товарищ

Рядом всю ночь с винтовкой стоит.

                                («Рабочая песня»)

Строгий приказ: «Скорей отступать!»

Бой наш окончен под гром канонады,

Девять – убитых. Раненых – пять…

                                 («Пресня горит»)

или:

Патронов нет. Уходим!

Я слушаю приказ:

– Три бомбы-македонки

Остались про запас…

Одну – оставь драгунам,

Что нам грозят огнем,

Другую – черной сотне,

Что стала за углом.

А третью – офицеру,

Что скачет на коне.

Святой закон дружины

Нельзя нарушить мне!

Три бомбы-македонки

Остались про запас.

Морозной снежной ночью

Был выполнен приказ.

               («Закон дружины»)

Нравится мне его стихотворение «Узник», которое в поэтических сборниках деда датируется 1906 г., хотя некоторые источники указывают, что оно было написано в полтавской тюрьме:

 

Слышу стон за стеной.

Не расстаться с тюрьмой.

Не уйти мне от царской неволи.

Не разбить кандалы!

А на воле – орлы.

Соловьи распевают на воле.

Май зеленый цветет,

Май веселый поет,

Где ты, радость моя – ненаглядна?

С кем ты песни поешь?

Друга ль милого ждешь

Ты, любовь моя, свет и отрада?

Вдаль плывут облака.

Но решетка крепка,

Не расстаться мне с царской тюрьмою.

А на воле – друзья,

И невеста моя,

Разве сердце ее не со мною?

...

« назад, в читальный зал