Я
– как ветка…
Прашкевич Геннадий
Большие снега
Автор рецензии:
Яранцев Владимир
Дата публикации: 30
июля 2008 г.
Лирическое «я» поэта – это целый мир. Каждым своим стихотворением Геннадий Прашкевич стремится этот и без того широкий мир расширить. В первую очередь – географически.
Не случайно книга начинается стихотворением «Азия», которую, как ни пытайся, не вместить в одно понятие, не «измерить» одним чувством. «Азиатская» противоречивость эмоций и мыслей, образов и метафор определяет характер всей книги. И ее масштаб, который может стремительно меняться «от древних курганов до гиблого болота» или «от томского забора до стен горячей Кушки». То же касается и разделов книги: от природно-пейзажной «Девы-Обиды» и блоковской «Руси давней» поэт переходит к разнотемью раздела «Спор с дьяволом», а завершается все переводными разделами «С болгарского» и «С корейского».
Но как бы кругосветно далеко ни уносила автора география его стихов, ему важнее подчеркнуть собственное отношение к предмету своего стиха. И в категориях не меньших, чем «от мироощущения / до ощущенья мира». Ему жалко средневековую куртизанку Ханаоги («Иркутск. Выставка японской живописи»), он благоговеет перед органом кантора из церкви святого Фомы («Бранденбургский концерт № 1»), он видел, как взлетают лебеди над сибирским «серым болотом» («Лебеди»), и знает, что в Нью-Йорке «небо распахнуто, как окно» («Воспоминания о Нью-Йорке»).
Чем роднее и ближе
поэту этот «мир», тем интимнее и теплокровнее его «ощущения». Такова,
например, предзимняя Земля:
«И всюду сияет тревожно, зовуще, бело / ее
обнаженное, ждущее, плотное тело». Или тихоокеанские барханы, которые над
водой «суетятся и вертятся, как бараны» («Пески тихоокеанского побережья»).
Именно в стихах этого «тихоокеанского» цикла под названием «Семь поклонов в
сторону Тихого океана» родилась формула соотношения «я» и «мира» в мире
поэзии Прашкевича.
«Я – как ветка / Имею собственные колебания, / а
раскачиваюсь вместе с деревом. / Боюсь однажды увидеть / отрубленную ветку /
или голое дерево». Между тем, то и дело наталкиваешься на строки, где именно
поэтическое «я» задает «колебания» всему стихотворению: «Я герой холста
немого, / я почти неуловим», «Я заработал немного грусти», «Я мечту нашу
больную / берегу на берегу», «Я много лет скитался / в краю сухих белил», «Я
научился просыпаться рано» и т.д. И это только в самом начале книги.
Впрочем, этот поэтический эгоизм идет больше не от эгоцентризма, а от серебряного и досеребряного веков. Не случайно лексикон Прашкевича обилен такими несовременностями, как «шелестят о счастье звезды» или «я давно уже не чаял». Или книжностями вроде «дождь, который нельзя понять, не имея воспоминаний», «замечательная вещь – лето» и многие другие. Из таких источников поэт берет и собственные образы: «Воробьиный ужас / на вершине кедра» или «Столь ясен свет, что можно уколоться / о луч звезды».
Поэт знает, что «так давно не пишут». Чтобы возразить своим критикам, ему понадобилось не одно стихотворение о спящем ребенке, а вся эта книга. Длиной в целую поэтическую жизнь, так как собрана она из стихов 1960-2007 годов. Может быть, в доказательство того, что такая «давняя» и простая поэзия для него, писателя-фантаста, не менее важна, чем его изощренная проза.
© «Книжная витрина», 2008.