|
Скакун Наталья. Дырки на карте
«Книжная
витрина» 27
июня 2008 г. Ощущение выморочности российской нашей забубенной жизни есть у каждого отечественного писателя. В большей или меньшей мере, врожденное или приобретенное. У писательницы-дебютантки из красноярской глубинки Натальи Скакун оно постоянное, как наследственная черта характера. Пишет ли она об искателях клада и прочего дарового счастья (рассказы «Краевед», «Муравчик»), нуворишах и нуворишицах деревенского пошиба («Каша», «Браток») или о неудачниках по жизни или по болезни («139 километр», «Милиционер»). Но даже когда автор пытается писать семейную хронику, как это происходит в большом рассказе о нечаянном доме престарелых и его опекунше («Бабкин дом»), жуть провинциальной жизни неустранима. Она поджидает ее героев за каждым поворотом их безрадостных судеб. Так, Волков из кладоискательского рассказа, покупая механизм для определения подземных драгметаллов, вместе с ним приобретает невидимку из прошлого (помощника и голос совести одновременно) – из того времени, когда нынешние клады еще были живыми деньгами – эквивалентами нормальной жизни. На этом дореволюционном фоне современность выглядит сплошным кладбищем и может радовать только мародеров-кладоискателей. Подобно героям Мамлеева или Петрушевской, персонажи рассказов Скакун остро чувствуют смерть, сожительствуют с нею, как с гражданской женой, не отличая от алкогольных галлюцинаций. Об этом, с непосредственно-кладбищенским юмором, рассказывается в «Delirium tremens» – записи бреда «Шурика-алкаша», раздвоившегося в «Шурика культурного». Этот последний и узнает из газеты о том, что «послезавтра найдут труп» его горемычного двойника. Реальности остается только подтвердить этот бредовый прогноз образом преданного кота, оборонявшего своего покойного хозяина от крыс всю эту «делириумную» ночь. В другом рассказе неопытный милиционер Андрюшка, вынужденный сторожить умершего маргинала Генку, постепенно осваивается в жуткой обстановке. И ему уже кажется, что его подопечный «не мертвец, а свой пацан в компании». После этого самого Андрюшку «больше никто в милиции не видел». Возможно, он пополнил ряды юродивых, таких как Федя-«мокрица», который обязательно «разнюнится» вблизи того, «кто на кого-то зло держит». Или как журналистка Катя, уехавшая на 139 километр в «затхлый дом» то ли жить, то ли умирать. Оказалось, что все-таки умирать. Там ее уже давно поджидали: «Распахнулась дверь темнеющего неба – входи, Катя, входи. Уже можно». То же самое небесное «можно», только в образе плаката «ПРИНИМАЕМ», видят «приречные жители» одной юродивой деревеньки – на облупленном пароходе, явно с того света. Все, побывавшие на нем, каким-то чудом переходят из жутко-выморочного измерения жизни в нормальное, человеческое. Васька в ней наловил много «крупной, отборной» рыбы, милиционер стал героем чеченской войны, Эмма Шпильман подала весть из вожделенной Германии, красавицы сестры вышли замуж, одна «так даже за писателя-француза», а «пятеро ветеранов ВОВ отдохнули в Сочи – вернулись, как огурчики из морского рассола». Не так ли и все герои Скакун, из которых можно составить целую деревню чудаков и юродивых, неудачников и «алкашей», жаждут отдохнуть от жизни? Той, которая на самом деле является не жизнью, а бредом, лишь по недоразумению или недосмотру свыше оказавшимся жуткой реальностью. Летописцем этой полуреальности и живописцем «никем не замеченных» обитателей «родной Балахты или любой другой дырки на карте» и суждено было стать талантливому автору этой невеселой книги. |