...Я познакомился с Савиным в самом начале 60-х годов. На
Б.Дмитровке тогда существовал в Москве «Салон де Варьете», родоначальник «Омонов»,
«Максимов» и других «шато-кабаков», разросшихся на гореé первопрестольной с
легкой руки Егора Кузнецова, много лет содержавшего «Салошку» и нажившего
большой капитал.
Здесь шли разгульные ночи с хорами и оркестрами.
Особенно переполнялись залы и кабинеты накануне праздников, чуть не с 8
часов вечера, так как публике деваться было некуда– драматические спектакли
тогда были под праздники запрещены, а «Салошка» торговала всю ночь напролет.
Под праздник здесь было то, что называется «дым коромыслом». Были
излюбленные гости из кутящего купечества, которые пропивали в вечер тысячи и
дебоширили, вплоть до устройства ванн из шампанского, в которых купали певиц
в отдельных кабинетах.
Конечно, эти кутилы, расплатившись тысячами за такую
ванну, выйдя из «Салошки» выторговывали у извозчика пятиалтынный и потом
долгое время наверстывали расходы, расплачиваясь досрочными купонами и
сериями, обрезанными за два года вперед.
Но в «Салошке» они не жалели бросать денег в пьяном
угаре и щедро одаривали прислугу и распорядителей.
Некоторые дарили часы, перстни, деньги, а один парчовый фабрикант с
Никольской, так товаром отблагодарил ловкого распорядителя, которого звали,
конечно, если не ошибаюсь за давностью времени,– Алексей Васильевич.
Это был небольшой, полненький человечек, чрезвычайно
юркий, услужливый, знающий толк и в людях, и в вине.
Вот через него-то я и познакомился с корнетом Савиным.
В один прекрасный вечер мы сидели в «Салошке» дружной
компанией за веселым ужином. Некоторые из моих собеседников живы и
здравствуют, а многих уже нет, в том числе и известного любимца Москвы,
актера Градова-Соколова10.
Перед нами стоял Алексей Васильевич, которому мы заказывали ужин. На нем был
надет под фраком необыкновенный жилет из золотой парчи, на который из нас
никто не обратил внимания до тех пор, пока не остановился перед нашим
столиком красавец-мужчина, одетый по последней моде, и не хлопнул
распорядителя по животу.
–Это что ты надел, чудище? Что это за жилет?..
–А, Николай Герасимович! Ты один? Если один,– садись
с нами!.. Позволь познакомить.
И Градов-Соколов представил нам подошедшего:
–Мой приятель, помещик Николай Герасимович Савин.
Сел– и снова к распорядителю:
–Что это за мода? Откуда такой жилет?
–В ту субботу подарил один наш постоянный гость,
фабрикант. Целый год обещал все подарок сделать и в субботу приходит с
дамами в кабинет, призывает меня, подает мне сверток и говорит: «А вот тебе,
Алеша, от меня самый дорогой подарок, лучше нет,– двести рублей стоит!»
Развертываю, смотрю– парча. «Как, для чего?»– вскипятился.– «На покров,
коли умрешь. Бери и кланяйся».
Взял я парчу, принес домой, отрезал на жилет и заказал
портному. Не правда ли, красиво?
–А знаешь, недурно. Вот я поеду в Париж и введу в моду
парчовые жилеты!– сказал Савин.
Не знаю, удалось ли ему когда-нибудь ввести эту моду, но этот вечер он
положительно очаровал нашу компанию блестким остроумием и интересными
рассказами о жизни. Иногда он поднимал руки кверху, обводил глазами стены и
говорил:
–Alma mater! Это моя аlma mater!
–Это вы про что?
–Вот про эти самые стены! Это моя аlma mater! Здесь я
нашел свою судьбу!..
На все дальнейшие вопросы он не отвечал, переводил разговор на другое, и
только спустя почти тридцать лет, на этих днях я узнал из рукописного
дневника Савина, почему он называл стены «Салошки» аlma mater.
Этот знаменитый его дневник находится теперь у меня, и
как раз первая глава его начинается с того, о чем он так упорно тогда
молчал, не желая объяснить, почему он назвал «Салон де Варьете» своей аlma
mater.
Наш ужин закончился к утру, но около полуночи
Градов-Соколов ослабел настолько после шампанского, что Савин проводил его
до дому, в его излюбленную Бугумовку, на углу Столешникова переулка, а затем
вернулся к нам кончать продолжение ужина.
Провожая его и Градова-Соколова по лестнице, я в коридоре встретил
знаменитого сыщика того времени– капитана Замайского, который был приставом
3 участка Тверской части, и пристава 2 участка Тверской части Коровина, в
участке которого была «Салошка».
–Тебе хорошо, у тебя Охотный ряд!
–А у тебя дом Лазарика11…
–А у тебя «Салошка».
–А у тебя «Эрмитаж»12! Чего тебе жаловаться, гости-то
общие– из «Эрмитажа» в «Салошку», из «Салошки» опять в «Эрмитаж».
Когда в 4 часа утра я, Савин и наша компания уже уходили, пристава
продолжали кутить, и в их кабинетах визжал какой-то хор.
С тех пор я никогда в жизни больше не видался с
Савиным.
Я работал в «Русских ведомостях» и через редакцию
получил письмо, адресованное на мое имя. Это письмо хранится у меня до сего
времени.
В этом письме Н.Г.Савин сообщал мне, что он закончил
большой литературный труд «Исповедь корнета», в котором описал свою жизнь и
приключения. Савин просил меня в письме просмотреть его работу,
проредактировать и начать печатанием или в газете, или отдельным изданием.
Самой рукописи не прислал.
Письмо заканчивалось следующими строками:
«Я вас могу принять ежедневно от часа до трех дня у
себя. Сам же не могу явиться к вам, к моему глубочайшему сожалению, потому
что содержусь в тюремном замке, в Каменщиках. Итак, жду вас у себя. Ваш
покорный слуга Николай Савин».
Тут же он приложил оглавление своей исповеди в трех
частях: первая часть– «Бурная молодость», вторая– «Травля по Европе» и
третья– «Инквизиция XIX века».
Это, мне помнится, было в 1888 году, во время моего
отсутствия из Москвы, а когда я получил письмо, лежавшее месяца три в
редакции,– Савина в Москве уже не было13. Я очень жалел, что не
воспользовался этим материалом, но счастливый случай через 25 лет привел
этот материал опять ко мне в руки.
Почти через 30 лет после встречи в «Салон де Варьете» у
меня началась переписка с Савиным.
Два года тому назад, как видно из газет, Савин бежал из
Нарымского края, преважно разгуливал по Москве, явился в свое бывшее
калужское имение и, наконец, кажется, вг. Боровске был арестован и
препровожден в Томск, где и судился окружным судом, а оттуда был переслан в
Эстляндию этапным порядком, снова судится в Митаве по новому какому-то делу.
Он пересылался через Москву, и мне кто-то сказал, что
видел Савина на вокзале, откуда препровождали его в московскую пересыльную
тюрьму, что он выглядит больным, плохо одет и, по-видимому, сильно
нуждается.
Я тогда послал ему немного денег и письмо, в котором
напомнил о нашей встрече 30 лет назад.
Савин мне прислал милое письмо, благодарил меня за память. Я ответил, опять
послал денег, и началась интересная переписка. Конечно, письма от него
приходили ко мне с разрешения прокурорского надзора и тюремных властей, но
письма были весьма любопытные и подробные. Савина пересылают судиться то в
города Европейской России, то опять в Сибирь, и я получаю от него письма из
разных тюрем. И когда кончатся суды над ним за разные преступления по
совокупности, это неизвестно. Но он уже 25 лет сидит по всевозможным
тюрьмам.
И бродяжная жизнь, и вечный арест, и травля отозвались
на здоровье Савина. Он устарел, недавно выдержал в тюрьме операцию и,
кажется, конец его побегам и авантюрам.
Его последние письма все-таки необыкновенно интересны,
хотя отзываются повышенной нервностью, в чем нет ничего удивительного: такую
жизнь не всякий организм выдержит! <...>
В конце 1902г. Савин вновь явился в России и был
арестован в Козлове, и тогда в газетах появились известия, что «Савин умер».
На самом же деле он был отправлен в Сибирь пешком по зимнему этапу, бежал на
Амур, перебрался на знаменитую китайскую Жетлугу и был главарем 7000 бродяг
всех народов, которые и основали Жетлугинскую республику, впоследствии
разогнанную войсками. Далее в этом письме, автобиографии последних лет,
Савин рассказывает ряд приключений и приводит родословную графа де
Тулуз-Лотрек и заканчивает последними днями своей жизни, когда его судят уже
по обвинению в политических преступлениях.
Перечисляя свои сочинения, он заключает свое письмо ко
мне просьбой печатать его рукописи.
* * *
Передо мной ряд собственноручных тетрадей Савина,
рассказывающего свою удивительную жизнь с самого детства. Первые тетради
писаны им в тюрьме еще в его молодости, в конце 80-х годов, когда все им
чувствовалось горячо, рассказывалось страстно. И где он не был? Кого не
видал? От высшего общества, где он был своим, и до каторжных тюрем и
бродяжных шаек, где он был главарем.
Свои записки он ведет с самой почти юности, постепенно
переходя от лицейских дортуаров через жизнь блестящего гвардейца,
вращавшегося в высших кругах столиц, до каторжного арестанта…
И только прочитав подробно, с самого начала эти
записки, можно понять всю богатую одаренность этого человека, не
применившего в жизни свою энергию и свои таланты15.
Публикация началась с начала следующего 1913 года.
«Записки корнета Савина» печатались с продолжением каждую неделю, начиная со
2-го номера газеты. Видна рука опытного редактора или литературного
обработчика. Скорее всего, им и был В.А.Гиляровский, получивший от Савина
carte blanche на это предприятие.
Публикуем, с нашими примечаниями, сей любопытный
«документ эпохи», извлеченный из старой газетной подшивки.
С. Шумихин