ЭКСПЕРИМЕНТ МАКИНТОША
– Если я пойду вот
так, – подумал Макинтош, – то кого я встречу? А вот сейчас посмотрим.
Так начался великий эксперимент Макинтоша. Он пошел
прямо по улице и через десять шагов встретил сварщика Чебукреева. Конечно, в
первую секунду встречи Макинтош еще не знал, что перед ним именно сварщик и
именно сварщик Чебукреев, в этот момент Чебукреев был для него только
прохожим мужчиной средних лет, в старой кроличьей шапке и новом
синтетическом плаще и имевшим, по всей вероятности, то же государственное
подданство, что и Макинтош, хотя – и это было почти очевидно – он и
принадлежал к другой этнической группе. Выяснив у Чебукреева, что он –
Чебукреев, сварщик, зовут Андрей, или, как поправился Чебукреев, Андрюха,
имеет детей и жену, которой иногда, по врожденной подлости, изменяет, что в
шестилетнем возрасте Чебукреев жил в Узбекистане, где однажды чуть не
наступил на змею и испугался до ужаса; узнав, что славному умению соединять
металлы его научил дядя Вова, который теперь уже умер, и его могила сейчас
находится на окраине его родной деревни очень далеко отсюда, Макинтош тепло
распрощался с Чебукреевым (который, кстати, тоже распрощался с ним сходным
образом) и пошел дальше. Через тридцать четыре шага он догнал двух девушек,
одинаково некрасивых и невысокого роста. Выяснив, что у них есть имена,
фамилии, отчества, дом, подъезд, знакомые и незнакомые, симпатии и
антипатии, пластинки и книги, воспоминания детства, обида на старших и вина
перед младшими, Макинтош тепло распрощался и с ними (отнюдь не потому, что
потерял к ним интерес, отнюдь!) и через сорок быстрых шагов оказался на
перекрестке, где, свернув налево, встретился с горбатой старушкой, в руках
которой была небольшая хозяйственная сумка. Представившись и узнав, как
зовут старушку (она потребовала, чтобы он звал ее Мурминишной), Макинтош
спросил, что у нее в сумке и куда и зачем она ее несет? Мурминишна сообщила,
что в сумке у нее консервы, молоко, конфеты для внука, пенсионное
удостоверение, кошелек, а на самом дне сумки имеются, очевидно, разные
крошки, оставшиеся от многих предыдущих покупок. «Ей теперь уже двадцать
лет», – сказала Мурминишна, глядя на сумку. Поговорив с ним еще некоторое
время, она внезапно пригласила Макинтоша в гости, непременно сейчас, потому
что не каждый день можно встретить человека, который проводит такой великий
эксперимент. Макинтош вежливо отказался от «сейчас», но поклялся страшной
клятвой, что после эксперимента придет обязательно и, тщательно записав
адрес Мурминишны (адреса Чебукреева и тех двух девушек он помнил наизусть),
двинулся в дальнейший путь, но через некоторое время остановился и зашел в
магазин, где только что была Мурминишна, и купил мармеладу. Пообещав
удивленной кассирше, что сейчас вернется, Макинтош помчался вслед за
Мурминишной и передал ей покупку. «Для внука и для тебя, – сказал он. –
И вообще для кого захочешь». Повторно попрощавшись с Мурминишной, Макинтош
вернулся в магазин. У кассирши он узнал ее имя и что она любит петь и
танцевать. Что у нее был пьющий отец, а сейчас непьющий отчим. Что ее мама (свою мать кассирша называла именно «мамой», что в
разговоре с незнакомыми случается редко), что ее мама три дня назад сломала
руку и теперь боится, что рука не срастется, так как она «натуральная
паникерша». Передав привет маме и конфету – девушке, Макинтош кивнул и вышел
из магазина.
«С ума сойти, сколько идти», – подумал он
на улице.
Следует обязательно отметить, и я это
отмечаю, что шагая параллельно с естественным потоком своего сознания,
Макинтош тщательно подсчитывал количество шагов, которые он совершал,
начиная с самого начала эксперимента.
«Так, – подумал Макинтош после того, как
подумал о предстоящем объеме работ. – До Чебукреева было десять шагов, до
Шуры и Муры – тридцать четыре, до Мурминишны – еще сорок, итого, значит
восемьдесят четыре. Потом...»
Впрочем, не буду утомлять вас пересказом
подсчетов Макинтоша, главное я уже сказал – он считал шаги между встречами с
людьми, а потом складывал; вот как он считал свои шаги. А под «естественным
потоком сознания» Макинтоша я понимаю то, что невольно и неосознанно
происходило в уме и сердце Макинтоша, пока он шел и считал свои шаги.
К концу первого дня эксперимента Макинтош
сделал ровно две тысячи шагов, начиная с пункта начала. Укладываясь спать,
Макинтош думал о Федоре и его естественном потоке сознания.
Федором был бывший заключенный тюрьмы
строгого режима и одновременно отец двух детей от разных женщин, которых –
детей – он не видел ни единого раза и даже не подозревал об их земном
существовании; но эти дети существовали, как впоследствии выяснил Макинтош,
и даже ходили в школу – один в девятый класс обычной, а другой – в седьмой
класс специальной школы для трудновоспитуемых.
До Федора, стоявшего в очереди у винного
магазина, Макинтош сделал, считая с начала, тысячу двести четыре шага.
Вернее говоря, Федор стоял не в очереди, а уже выходил из магазина,
снабженный двумя бутылками портвейна. Столкнувшись с Макинтошем, Федор
пришел в агрессивное расположение духа и назвал Макинтоша
словом, которое считал нехорошим, и даже прибавил к нему другое, которое, по
его мнению, должно было обидеть не только самого Макинтоша, но и всех его
близких. Макинтош, до этого собиравшийся поговорить с одним парнем, который
собственно и стоял в очереди, стал разговаривать с Федором и через некоторое
время выяснил, что Федор уже махнул на себя рукой и не любит, когда его
спрашивают о планах на будущее; что он ни разу в жизни не видел своего отца,
но с удовольствием при встрече придушил бы его «как суку», растоптал, вдавил
в грязь и тому подобное. Что мать Федора была к нему, к Федору, не очень
расположена с самых, можно сказать, пеленок. Что в тюрьме жить не очень
приятно, но, однако, весьма полезно для общего изучения тайной стороны
жизни. Что, если идти вот по этой улице, а потом километра через три
свернуть направо и идти прямо километра четыре, а потом выйти на широкую
дорогу и идти по ней километров тридцать, после чего свернуть на
малоприметную проселочную дорогу и идти по ней километров пятнадцать, то как
раз и упрешься в ворота этого полезного заведения для изучения жизни –
огромные, ржавые, скрипучие и очень холодные, если потрогать их руками в
какой-нибудь чудесный январский день. Федор хотел еще что-то рассказать
Макинтошу, но заметил, что уже стемнело, и предложил Макинтошу пойти к нему
в гости. Тот охотно согласился, и они пошли к Федору, и прошли, по подсчетам
Макинтоша, семьсот девяносто шесть шагов и пришли в дом сожительницы Федора
(хотя Федор и пытался всячески утаить эту истину о принадлежности дома).
Здесь они распили обе бутылки, хотя Макинтош был, в общем-то, непьющий, а
потом завалились спать. Ночью Федор часто стонал во сне и, изредка
просыпаясь, грубым требовательным голосом звал сожительницу на свое ложе,
забыв, что она в доме отсутствует – по необъясненной Макинтошу причине.
Утром, попрощавшись с хмурым и усталым
Федором и пообещав ему зайти, как только получится, Макинтош продолжил
эксперимент, в результате чего через четыре дня он вышел на междугородное
шоссе, где пеших прохожих уже не встречалось, и ему удавалось поговорить
только с людьми из автомобилей, когда они останавливались
и предлагали ему свою помощь. Тогда он дружелюбно отказывался и переходил к
расспросам.
Оказалось, что в автомобилях также были
люди, у которых были все типичные человеческие идентификации, и Макинтош был
удивлен, что каждый раз он вновь и вновь удивлялся такому неудивительному, в
общем-то, факту. Например, супружеская пара, ехавшая в новенькой легковой
автомашине, возвращалась из малоудачного свадебного путешествия и была
усталой, что Макинтош понял по глазам молодоженов. Затем он узнал, что
мужская половина пары, человек по имени Абрам, тридцати лет, в очках и
лысоватый, до безумия любит свою машину, и когда с ней случаются
какие-нибудь мелкие неприятности, у него начинают дрожать ноги – не от
жадности, подчеркиваю, а от любви – что, по немедленному наблюдению
Макинтоша, вызывало скрытую неприязнь у женской половины пары, красивой
женщины лет двадцати двух. В отношении Лолы (так весело представилась
женщина, от чего почему-то напряглось и без того нервное лицо Абрама)
Макинтош узнал, что она безумно любит цветы, особенно фиалки, а также
шоколад и бородатых мужчин, и жалко, что Макинтош безбородый, а то бы она и
его полюбила. Затем Макинтош узнал, что до пятого класса Лола училась игре
на фортепиано и ей это очень нравилось, но она бросила, потому что у нее нет
таланта. При последнем сообщении Лола внезапно опустила голову и малозаметно
сжала кулачки.
Или же – другой пример – Макинтошу
предлагали свою помощь военные, проезжавшие в «газике», из беседы с которыми
он узнал, что тайна есть тайна, что шофера газика зовут Муса-джон, и что
скоро он поедет домой и женится. Макинтош узнал также, что до ближайшего
города М. «чесать еще километров сорок», что ожидается гроза, что советскому
офицеру в присутствии подчиненных не к лицу рассказывать о своей жизни и
личных воспоминаниях. Затем он узнал, что он чудак, что ходьба босиком по
гравию вредна для ног и что не следует экономить на обуви, даже если идешь
очень далеко, и вообще кучу интересных и полезных сведений.
– Двести тысяч триста четыре, – подумал
Макинтош, глядя вслед удалявшемуся
автомобилю, и поправил рюкзак, в котором были: спальный мешок, еда, запасная
обувь и одежда, спички, а также блокноты, куда он записывал адреса тех, кто
этого от него требовал.
Затем он достал один из таких блокнотов и
тщательно записал туда адреса Мусы-джона, капитана Диля, лейтенанта
Худайбердыева и отца лейтенанта, Генриха Самсоновича, до которого отсюда
было минимум пятьсот тысяч макинтошевых шагов и которого, по трепетным
опасениям сына, решительно не слушается его младший брат, тоже Генрих.
В городе М. Макинтош заночевал у постового
милиционера Чебукреева, однофамильца сварщика. Второй Чебукреев был холост и
терпеть не мог вертихвосток, но зато любил Шекли и – очень – младшую сестру,
которая находилась в этот момент замужем за геологом и жила на юге, откуда
недавно прислала шесть килограммов урюка, каковым на ночь и угостил
Чебукреев усталого Макинтоша.
Утром Макинтош простился с Чебукреевым и
приступил к знакомству с человечеством, населявшим М., а через две недели он
покинул город и – ну что я тут буду рассусоливать? – еще через шестьдесят
недель он вплотную приблизился к некой вспаханной полосе, где был остановлен
проходившим мимо человеком в военной форме и его невеселой собакой.
Макинтош вполне сознавал единственный
контекст, в котором у него мог произойти разговор с этим человеком, и потому
сразу сказал, что просит провести его к начальнику заставы, и пограничник,
весьма удивившись его сговорчивости и потому не спуская пальца с курка
автомата, провел Макинтоша в требовавшемся направлении.
Начальника заставы звали Петр Ибрагимович
Чебукреев, что очень развеселило Макинтоша и придало начавшемуся допросу
неспецифический оттенок.
Той же ночью Чебукреев вывел Макинтоша из
комнаты, в которой того заперли после допроса и, посадив в машину, отвез его
на границу.
«Эх, жалко, – сказал Макинтош, когда
вылезал из машины. – Я же хотел только пешком!»
«Ничего, ничего, – торопливо ответил
Чебукреев. – По-другому я бы не смог. Что
бы обо мне сказали, если бы я повел тебя пешком? Это же год объясняй, не
поймут».
Начальник заставы Чебукреев тоже был
однофамильцем сварщика и не приходился родственником милиционеру. Как сказал
Макинтош, узнав его фамилию, случайность – это единственное, что придает
жизни смысл. У Петра Чебукреева были: жена, «мать-старуха», трое детей,
казенная квартира, долг перед Родиной, некоторые сожаления по поводу
быстрого течения лет, зычный голос, хороший сон, страх перед начальством,
страх за «мать-старуху», собственный автомобиль, строгость к подчиненным и
еще многое, многое другое.
На другой стороне границы Макинтош был
задержан и отведен на заставу другой стороны...
«Полтора миллиона пятьсот тысяч
тринадцать», – подумал Макинтош, когда его вводили в кабинет начальника.
Вряд ли стоит говорить, что и у этого
человека были имя, биография и еще многое другое...
– Да, я странный человек, – сказал Макинтош
переводчику Кшиштофу, парню из Гданьска, бабнику, тайно и страстно
мечтавшему когда-нибудь остановиться и остепениться, а в данный момент своей
жизни помогавшему начальнику заставы Даниэлю Консовскому (в семье – Даня)
понять суть великого эксперимента Макинтоша.
– Начальник двадцатого отделения города З.
говорил мне то же самое. И тем не менее, мне нужно в Португалию, точнее, в
поселок П. в Португалии, где должны жить люди, на которых я, в числе других
людей мира, хочу посмотреть и поговорить с ними. А главное – дошагать туда
ногами и подсчитать шаги.
– Но почему именно в П. и именно в
Португалию? – спросил Даня. – Я тебе гарантирую, что там действительно живут
люди, что они спят, едят, разговаривают, гуляют, скучают и тому подобное.
Зачем тебе туда ходить?
– Это действительно выглядит
бессмысленно, – ответил Макинтош. – Тем более, что шаги можно вычислить по
карте. Но вот ведь какая штука, Даня, – мне мало такого знания. Мне мало
быть логически осведомленным, что они там спят, едят, говорят и так далее.
Мне нужно удостовериться в этом непосредственно. Понимаешь?
И потом, я просто хочу знать это. Дело в том, что я выяснил и, даже можно
сказать, открыл, что люди не верят в действительность существования других
людей, пока не убедятся в этом личным образом, путем непосредственного
видения, слышания, осязания и, если угодно, нюхания.
– Ну и что с того? – задумчиво сказал
Даня. – Ну убедишься ты в этом личным образом, ну поверишь, что они спят,
едят и так далее – на самом деле. Ну а дальше что?
– А дальше я скажу им, кто я и откуда, а
также расскажу, если спросят, что я подразумевал под целью своего
эксперимента. И еще я пообещаю им, что, исчезнув из их поля видимости, я не
перестану помнить, что они действительно существуют, и именно такими, какими
они были в разговорах со мной. А потом я выйду на берег океана и скажу: «Вот
я, Макинтош, я здесь, я здесь есть, а когда я уйду, это все равно будет
значить, что я здесь был». И самое существенное – я буду считать шаги.
– Черт тебя разберет! – воскликнул Даня, но
вечером вместе с Кшиштофом проводил Макинтоша до шоссе, ведущего в глубь
страны.
На прощание Макинтош сказал:
– Видите ли, ребята, оказывается, что
до вас я прошел полтора миллиона пятьсот тысяч тринадцать моих
индивидуальных шагов. И если бы я повторил весь свой эксперимент сначала и
шел по тому же маршруту, то я знал бы почти точно, сколько до вас осталось в
любую секунду времени. Меня это поражает.
– Очень странный человек, – сказал
Даня Кшиштофу, махая фуражкой удаляющемуся Макинтошу. – Очень.
Остается добавить, что сказано это
было по-польски. Не знаю, почему я это добавляю, но я чувствую, что нечто
подобное добавить следует, и я добавляю. Хотя ничего странного в том, что
поляк с поляком говорит именно по-польски, нет; напротив, это так же
естественно, как то, что Макинтоша часто называли странным человеком.