Давид Константиновский
ПРИНАДЛЕЖИТ СИБИРИ
В сибирских городах деревья – не просто украшение. Не только декорацией к
жизни Новосибирска оказался бульвар, протянувшийся посреди Красного
проспекта. Здесь дерево – символ. Достаточно самого первого, самого малого
тепла, чтоб оно зазеленело. Полные молодой силы листья щедро появляются на
свет, за немногие жаркие дни они успевают впитать в себя столько солнца, что
в конце концов перенимают его краски. Мороз ударяет внезапно, и многие
листья так и остаются на деревьях. Зимой стволы и ветви покрывает убор из
инея и снега: тут и цветы искрящиеся, и диковинные плоды. Круглый год, таким
образом, длится это чудо. В сибирском городе дерево – душа его, всегда живая
и прекрасная.
Есть люди, одно присутствие которых в нашей жизни возвышает, обязывает,
поддерживает. Возвышает душу, направляя ее к истинным ценностям бытия, не
дает поддаться мелким соблазнам и временным слабостям, тем, что искушают
легкими удачами, удобными компромиссами, иллюзорным покоем. Обязывает
работать над собой ежеминутно; поверять слова и поступки самой строгой
мерой; искать свое место в мире, а найдя – доказывать делом, по существу,
что не ошибся. Поддерживает в трудные минуты, дни и годы твоей жизни,
придает силы и уверенность в выполнении того, что задумал, что поставил себе
целью.
Такова была Елизавета Константиновна Стюарт. Столько внутренней силы таилось
в этой женщине миниатюрного сложения, которую, на моей памяти, уже начинали
донимать возраст и болезни. Столько света лучилось из ее глаз, взгляд
которых, мудрый и ласковый, передавал на расстоянии гораздо больше, чем
только мудрость и ласку. Появление ее всегда было значительным, – на вечере
ли поэзии, на писательском ли собрании. Одного поворота головы в чью-то
сторону, короткой реплики, произнесенной негромко, оказывалось достаточно,
чтобы изменить ход разговора, настроение зала. А главное, в перерыве можно
было подойти, перемолвиться, подержать в ладони легкие пальцы, постоять
перед этими глазами, – и тем самым получить новый заряд, который долго
станет возвышать, обязывать и поддерживать.
Пусть ее
не было рядом – были ее стихи. Книга, лежащая на рабочем столе или стоящая
на пол ке, означала, что Елизавета
Константиновна присутствует здесь, в доме. Книга также обладала способностью
сообщать особого рода энергию, возвышающую, обязывающую и поддерживающую.
Стоило раскрыть книгу. Одного этого могло оказаться достаточно.
Пробный камень душевной щедрости, ума, таланта видеть и понимать жизнь –
отношение к грядущему поколению. В конце пятидесятых годов, в начале
шестидесятых сколько слышалось скептических высказываний по поводу молодых,
сколько порой ощущалось в стихах и прозе неверия в «этих мальчишек и
девчонок».
В шумном споре вокруг нового поколения больше бывало обвинений, чем логики,
больше брюзжания, чем надежд; а у молодых еще не находилось достаточно
аргументов, чтобы участвовать в разговоре полноправно. И вот раздался тот
самый – знакомый – негромкий, рассудительный, веский голос Елизаветы Стюарт:
Это мальчикам, с их шелухою словесною,
становиться бесстрашными, умными, честными.
Это девочкам, с их маникюрами, пудрами,
становиться спокойными, верными, мудрыми.
Это им
задаваться высокими целями,
это им выполнять, что мечтою повелено,
это им мы вручаем с надеждой, с любовью
нашу Родину, нашей омытую кровью,
строки наших стихов,
им порой непонятные,
карту звездных путей
еще с белыми пятнами,
ту эпоху, куда мы торили дороги,
где их юность сейчас,
перед счастьем, стоит на пороге.
Прежде всех услышали,
восприняли этот голос, эту спокойную мудрость мы – о нас ведь шла речь, – мы
взрослели в ту пору. Нас защищала Елизавета Константиновна. Нас
поддерживала. Но и – мы поняли – обязывала в то же время.
Немало лет промчалось с тех пор – целая жизнь прожита. Не стало поэтессы. Защита и поддержка бывают нашему брату нужны, но рассчитывать на них уже как-то совестно: самим, своим трудом следует утверждаться. А возвышать душу и обязывать – Елизавета Константиновна продолжает. Никуда не денешься, приходит и приходит то, о чем она писала: «Что ты можешь?» – спросит вдруг бессонница». В тяжкие ночи суда над собой, когда предъявляешь счет собственным работе и жизни, –невольно повторяешь пройденное другими. Не легче от сознания, что до тебя этот путь прошли и эти тяготы предсказали, так просто открыв свою душу. Но прибавляется уверенности и решимости. Можешь зажечь свет, достать томик стихов. А там уж сможешь и приняться за работу – идти дальше.
В саду поэзии немало деревьев. Не сразу, не вдруг вырастает каждое. Первые листья-стихи дрожат на ветру времени, потом появляется более или менее густая крона; и если стихи настоящие, то не увянет эта листва, не опадет. Бумага только старится и желтеет, а слова, поставленные в строку талантом, остаются. Холод лет, суховеи, град, а также, скажем, читательское непостоянство либо переменчивость литературной моды – не обходят поэтическое дерево, они – часть его долгой судьбы, полной всяческих обстоятельств и превратностей, но существенно ни на что повлиять не могут. Уж если дерево взросло и устояло – жизнь его не прекращается, а краса не блекнет.
Всякий лист, покуда он зелен, трудится без устали, сохраняя планету такой, чтобы мы, вместе с остальной природой, могли жить дальше. Каждый стих, если он подлинный, самим своим существованием борется за то, чтобы вселенную нашего внутреннего мира сберечь такой богатой, щедрой, разнообразной, какая дает нам возможность жить на планете не кем-нибудь, а людьми.
Бывает, откроешь случайно том, читаешь – и приходит в голову, что некоторые
весьма хорошие человеческие чувства пора уже, пожалуй, заносить в Красную
книгу. А между тем, утрата или хотя бы временное забвение пусть одного из
них – опасны. (Не меньше, нежели, скажем, потери в области генетической, о
чем ученые нас предупреждают.) Елизавета Константиновна Стюарт утверждала
право человеческой души на все прекрасное, что душе свойственно, и делала
это поэтично, но твердо, с такой аргументацией, которая разбила бы любые
возражения.
Что – роща
без березы русской,
Волнующейся на ветру?
Что – поле
без тропинки узкой,
В хлеба нырнувшей ввечеру?
Что – устье
без его предчувствий,
Как с морем встретится река?
И что – стихи
без легкой грусти,
С которой вдруг звучит строка?
То были годы, когда чаще и чаще встречалось новое, не совсем еще привычное буквосочетание: НТР. Одни повторяли его с восторгом, иные – чуть не как заклинание, а то с настороженностью и даже неприятием, порой резким; но все – с особым вниманием к тому, что оно означало; никто не оставался равнодушным. Наши споры – с чем идет научно-техническая революция к людям, как повлияет на суть человеческую, – были особенно остры: рядом с Новосибирском рос Академгородок. Глобальное, захватившее весь мир, и свое, свершавшееся рядом, –совместились, сложились в наших головах, захватили нас полностью.
Сколько высказывалось крайностей инженерами, учеными, литераторами всех поколений! Как противопоставлялись гуманитарные ценности и технические достижения, стихи и формулы, лирики и физики! Чего только не говорилось в запальчивости нашей! Одно лишь, может, нас извиняет: мы не были единственными, да и первыми, кто так бурно реагировал на новые успехи знания. Позже я прочел у Баратынского: «Исчезнули при свете просвещенья поэзии ребяческие сны...» – и у других прекрасных, мудрейших литераторов тоже встретил много подобного.
Становилось, однако, очевидно: век столь смутившей умы НТР наступил, – что
бы вокруг ни говорили. Те, кто в силу профессии своей, рода занятий
оказывался, как называлось тогда, носителем НТР, своей работой в
определенной степени ее реализовывал (а было нас таких, конечно, очень
много), – радовались, когда Елизавета Константиновна примиряла полярные
позиции, утверждая, что союз, гармония возможны. Знакомый голос рассказывал,
как линия электропередачи смотрит на свое отражение в воде сибирского озера:
И в воде меж лилий
изоляторы
Чашечки фарфоровые
спрятали –
Опрокинулись в глубины
синие
Лилии высоковольтной
линии...
Стюарт, вместе с тем, не успокаивала. И в целом стихотворении, и в
одной–двух строках можно было прочесть: то, что входит с НТР в нашу жизнь,
станет сочетаться с нею сложно, а может, и противоречиво.
Будет все нежней и все железней
Новый надвигающийся
век...
И какие бы ни принес он
блага, в какой степени его совершеннейшие аппараты ни взяли бы на себя нашу
работу и заботы наши, – «высшими тайнами» человеческого, напоминала
Елизавета Константиновна, «будет ведать сердце – тоже сверхчувствительный
прибор».
Сад поэзии раскинулся по всему
свету. Повсюду стоят его деревья – очень разные: цветущие, изломанные, юные,
древние – каждое в своем роде чудесно. Они украшают наш мир, нашу жизнь, но
не в этом главное. Сад поэзии – символ души человеческой, утвердившейся на
планете.
Дерево невозможно без корней, оно из корней вырастает. Голоса листьев могут
разноситься далеко, очень далеко, даже в космосе слышны слова стихов. Но
само дерево остается там, где родилось, где его корни. Этому краю оно
принадлежит. И в том есть глубокий смысл. Земля дала жизнь дереву, в стволе,
в листьях – ее соки. Дерево навеки привязано к месту. Чтоб родная земля им
гордилась.
Поэзия Елизаветы Константиновны Стюарт принадлежит Сибири, Новосибирску.
Вглядитесь в деревья
нашего города. Одно из них обязательно кивнет вам.
...И жить поэту молодым,
пока
Всем золотым
запасом чувств и мыслей
Любая обеспечена
строка!
« назад, в читальный зал